— И скоро они сюда доберутся?
— Довольно скоро.
— И тогда станет теплее?
— Немного. Достаточно, чтобы снова пошел снег.
— Хорошо. По мне так лучше снег, чем холод.
— Думаешь, сейчас холодно? — спросил Петерсон.
— Ну, уж точно не тепло.
— Это ерунда.
— Я знаю, — сказал Ричер. — Я был зимой в Корее. Там было холоднее, чем здесь.
— Но?
— Армия выдавала нормальную одежду.
— И что?
— По крайней мере, в Корее было интересно, — заявил Ричер, и Петерсон явно обиделся.
В ресторане не оказалось ни одного посетителя, и у Ричера сложилось впечатление, что они собираются закрываться. Но они с Петерсоном все равно туда вошли и уселись за столик для двоих, пластмассовый квадрат размером тридцать на тридцать дюймов, который сразу стал слишком маленьким.
— Болтон очень даже интересный город, — сказал Петерсон.
— Труп?
— Да, — ответил Петерсон, помолчал мгновение и спросил: — Какой труп?
— Поздно, — улыбнувшись, сказал Ричер.
— Только не говори мне, что тебе рассказал про него шеф Холланд.
— Нет, конечно. Но я довольно много времени провел в его кабинете.
— Один?
— Он не оставлял меня ни на минуту.
— Но позволил посмотреть на снимки?
— Он изо всех сил старался, чтобы я их не увидел. Но ваша уборщица отлично вымыла окно.
— Ты их все видел?
— Ну, я не очень понял, мертв тот парень или же без сознания.
— Поэтому ты и развел меня по поводу службы в Корее.
— Я люблю понимать, что происходит. У меня страсть к знаниям.
К ним подошла официантка, уставшая женщина лет сорока в тапочках и форменной рубашке цвета хаки с завязанным узлом галстуком. Петерсон заказал тушеное мясо, Ричер решил последовать его примеру, но попросил принести потом еще кофе.
— Как долго ты прослужил в армии? — спросил Петерсон.
— Тринадцать лет.
— И был военным копом?
Ричер кивнул.
— Прошел медицинскую подготовку?
— Ты поговорил с пассажирами автобуса.
— И с водителем.
— Ты меня проверял.
— Естественно. Очень тщательно. Как ты думаешь, что еще я мог делать столько времени?
— И ты хочешь, чтобы я провел ночь в твоем доме.
— А у тебя есть местечко получше?
— Там ты сможешь за мной присмотреть.
— Ну, это ты сказал.
— Почему?
— Есть причины.
— Не хочешь сообщить, какие?
— Потому что у тебя страсть к знаниям?
— Наверное.
— Сейчас я могу тебе сказать только, что мы хотим знать, кто приезжает и уезжает из нашего города.
Петерсон замолчал, а через минуту официантка принесла их заказ — огромные тарелки, доверху наполненные пюре и мясом с соусом. Кофе сварили час назад, и он не отличался особым вкусом, зато был крепким.
— Чем именно ты занимался в военной полиции? — спросил Петерсон.
— Что приказывали, тем и занимался, — ответил Ричер.
— Серьезные преступления приходилось расследовать?
— Пару раз.
— Убийства?
— От попыток до серийных.
— Насколько хорошую медицинскую подготовку ты получил?
— Беспокоишься по поводу здешней еды?
— У меня тоже страсть к знаниям.
— На самом деле я прошел весьма поверхностную подготовку. Просто я пытался успокоить стариков и помочь.
— Они хорошо о тебе отзывались.
— Не верь им, они меня не знают.
Петерсон ничего не ответил.
— Где нашли мертвого парня? — спросил Ричер. — В том месте, где полицейская машина закрывает выезд из боковой улицы?
— Нет. Там не то. Труп находился в другом месте.
— И убили его не на той улице.
— Откуда ты знаешь?
— На снегу нет крови. Если нанести кому-то смертельный удар по голове, скальп неминуемо пострадает и будет очень много крови. Там была бы лужа в целый ярд диаметром.
Петерсон молчал целую минуту, потом спросил:
— Ты где живешь?
Трудный вопрос. Впрочем, не для Ричера. Как раз для него ответ не составлял никакой проблемы. Он не жил нигде, и так было всегда. Ричер родился в семье действующего военного офицера, в берлинском госпитале, и с того самого дня, как его вынесли оттуда завернутым в одеяло, болтался по всему миру, переезжая с одной военной базы на другую, его всегда окружали только дешевые вещи, заказанные по почте, а потом он сам поступил на службу и продолжал жить по тем же правилам.
Самым долгим периодом стабильности стала его жизнь в военном училище в Вест-Пойнте, но ему не нравились ни Вест-Пойнт, ни стабильность. Уволившись из армии, он продолжал путешествовать по стране, потому что ничего другого не умел, а еще это оказалось привычкой, с которой ему не удалось справиться.
С другой стороны, он не слишком сильно старался.
— Я кочевник, — ответил он.
— У кочевников имеются животные, — возразил Петерсон. — И они перемещаются с места на место в поисках пастбищ. Это определение.
— Ну ладно, я кочевник без животных.
— Ты бродяга.
— Возможно.
— У тебя нет багажа.
— И что? Ты за меня беспокоишься?
— Это необычное поведение, копы такого не любят.
— С чего ты взял, что путешествовать по стране необычнее, чем проводить каждый день в одном и том же месте?
Петерсон замер на мгновение, а потом сказал:
— У каждого человека есть вещи.
— Мне они не нужны. Если путешествовать налегке, можно очень далеко забраться.
Петерсон промолчал.
— Как бы там ни было, я не представляю для тебя никакого интереса, — продолжал Ричер. — Я знать не знал о существовании вашего Болтона. И если бы водитель автобуса не повернул руль слишком резко, я бы уже находился у Горы Рашмор.
Петерсон кивнул, неохотно соглашаясь с его словами.
— С этим не поспоришь, — сказал он.
Было без пяти минут десять вечера.
Осталось пятьдесят четыре часа.
В тысяче семистах милях к югу, в окруженном оградой особняке, который находился в ста милях от Мехико, Платон тоже ел — стейк, доставленный прямо из Аргентины. По местному времени было почти одиннадцать часов. Поздний ужин. Платон был в хлопковых штанах, белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, и черных кожаных мокасинах — все из молодежной коллекции «Брукс бразерс». Одежда и туфли сидели на нем прекрасно, только выглядел он в них довольно странно. Их производили для толстых американских мальчишек из среднего класса, а Платон был старым, смуглым и приземистым, да еще с бритым черепом, по форме похожим на пулю.
Для него было важно покупать готовую одежду, которая идеально бы ему подходила, потому что о шитье на заказ не могло быть и речи. Он представлял себе, как портной развернет сантиметр, измерит его, потом замолчит, а в следующее мгновение искусственно нейтральным голосом начнет выкрикивать совсем маленькие цифры. Перешивать готовую одежду он тоже не собирался. Необходимость выносить посещения нервных портних, а потом потихоньку выбрасывать лишние обрезки ткани действовала на него удручающе.
Платон положил вилку и нож и вытер губы большой белой салфеткой. Затем взял мобильный телефон и дважды нажал на зеленую кнопку, чтобы повторить предыдущий вызов. Когда ему ответили, он сказал:
— Ждать нет никакой необходимости. Пришлите сюда того парня и уберите свидетеля.
Мужчина в городской вилле спросил:
— Когда?
— Как только будет разумно.
— Хорошо.
— Адвоката тоже. Чтобы никаких связей не возникло.
— Хорошо.
— И позаботься о том, чтобы эти идиоты поняли, что они мне должны, много.
— Хорошо.
— И еще: скажи им, чтобы больше не беспокоили меня с подобным дерьмом.
Наполовину прикончив свою порцию тушеного мяса, Ричер спросил:
— Так почему заблокировали ту улицу?
— Может, там упал провод электропередачи, — ответил Петерсон.
— Надеюсь, нет. Потому что это выглядело бы довольно странно с точки зрения приоритетов. Вы оставили на целый час двадцать стариков замерзать на автостраде, а сами в это время караулили упавший провод в боковом переулке?