Вслед за сундучком полетел треногий стульчик маленькой Энни. Джек кинулся к дверям. К его удивлению, перед домом, освещаемый пламенем костра, стоял не кто иной, как кузнец Джим Строу.
Таким своего отца Джек еще никогда не видел.
Кузнец, широко расставив ноги и злобно покрикивая, бросал в огонь одну вещь за другой. Джек тронул отца за руку. Тут только он разглядел мать. Джейн Строу ничком лежала в дверях, обхватив ноги мужа, а тот стоял, повернувшись к огню, и казалось, что его большие, широко раскрытые глаза никого и ничего не видят. На сына он тоже не обратил внимания.
— Так, так, — покрикивал он, — давай раздувай, давай раздувай!
Так он командовал у себя в кузне, когда у него особенно ладно спорилась работа.
— Давай раздувай! — заорал он вдруг и, сорвав с себя куртку, широко размахнувшись, швырнул ее в огонь.
Джек тут же палкой выудил куртку из костра, но отец и на это не обратил никакого внимания.
Маленькие Строу, притихшие и испуганные, жались рядом в толпе, а крошка Энни просто разрывалась от плача на руках у Мэри Фоккинг.
Треногий стульчик уже занялся и горел ярким пламенем, но крепкий грабовый, окованный железом сундук даже еще не обуглился на огне. Джек пошел за дом поискать длинную палку с крючком, которой теребят сено.
Что-то переменилось, когда он вернулся к костру.
Две женщины, держа под руки Джейн Строу, смывали с ее лица кровь и грязь.
— Нехорошо, Джейн! — уговаривали ее соседки. — Люди подумают еще, что это муж так избил тебя. Успокойся, голубушка!
Толпа расступилась на две стороны, а в середине стоял кузнец. Все смотрели на него, чего-то ожидая.
— Братья! — сказал он, обводя всех глазами. — Многие из вас знали моего отца, Тома Строу, кузнеца. Что, плохой он был человек или, может быть, нерадивый мастер?
— Славный мастер! — закричали в толпе. — Хороший, добрый мастер и честный человек!
— А деда моего, Джека Строу, может быть, помнит еще кто-нибудь из стариков?
— Я помню, — проталкиваясь в передние ряды, ответил Биль Торнтон.
Нагнувшись, он поднял что-то с земли:
— Вот, добрые люди, я вижу — эта кочерга еще его стариковской работы. Теперь в городах молодые куют круглые ручки, потому что с ними меньше возни, а такая кочерга вертится в руках, как ведьма на помеле. Спросите у меня, и я вам скажу, что все Строу были честные люди и отличные мастера!.. Ступай, голубчик, ступай! — добавил он, ласково похлопывая кузнеца по спине. — Покорись господину, так будет лучше!
Безумное выражение вдруг сбежало с лица Джима Строу. Он задумчиво оглядел толпу и, сделав шаг вперед, низко поклонился на все четыре стороны.
— Добрые люди!.. — начал он и вдруг всхлипнул.
Этого Джек не мог уже перенести. Нестерпимая жалость, как судорога, перехватила ему горло, и, когда отец встретился с ним глазами, он отшатнулся, точно коснувшись огня.
Присев на камень у дороги, он слушал, как стучит кровь в его висках и в каждом пальце руки.
— Добрые люди! — повторил кузнец, беспомощно, как ребенок, складывая руки. — Наш род Строу живет в этом доме около сотни лет. Около сотни лет они живут здесь, как вольные люди, и, однако, слыхал ли кто-нибудь, чтобы я отказался работать в замке, когда меня зовут, — я, или моя жена, или мои дети? А вот сейчас сэру Гью вздумалось строить загородки для овец, потому что скупщики-фламандцы ему напели, что шерсть дает больше дохода, чем земля. У нас в Англии мы еще пока ничего не слыхали об этом… Может быть, это и верно, но вот, видите ли, эта хижина, и эта кузня, и этот садик стали господину нашему поперек дороги, и он прислал четырех человек, чтобы опи мотыгами и заступами снесли все долой. И все это только потому, что когда-то это место числилось за общественным выгоном. А разве мы не имеем права распоряжаться своим имуществом? Разве мы рабы? Виданное ли это дело, добрые люди?
— Нет, нет! — закричали в толпе. — Дом твой он еще может снести, но люди Кента никогда не были рабами!
Кузнец оглянулся, потому что прямо на него, прокладывая дорогу жезлом, шел бейлиф из замка, за ним стражники и толстый йомен, которого никто не знал в этих местах.
— Я давно стою здесь и слушаю твои безумные речи, Джим Строу, обратился бейлиф к кузнецу. — Да, безумные, потому что ты выкрикиваешь первое, что приходит тебе в голову. Ничего твоему дому не сделается, если его перенесут с места на место. Разве в Лондоне не перенесли целую улицу подле Смисфилда?[44] Покажите мне документ, где было бы сказано, что эта земля куплена семьей Строу или получена от господина по дарственной. Вы болтаете, что здесь когда-то был общественный выгон, но это тоже нужно доказать!
По толпе пробежал ропот. Кузнец стоял молча, уставясь взглядом в землю. Только пальцы его правой руки непрестанно шевелились. Бейлиф обернулся к подручным, которые шли следом.
— Беритесь за дело! — распорядился он.
И те, подойдя, уперлись ломами в порог двери.
— Стой! — вдруг заорал кузнец. — Ни с места, говорю я вам!
Чтобы успокоить его, Мэри Фоккинг поднесла маленькую Энни к самому его лицу:
— Энни, скажи отцу, чтобы он успокоился! Кто же будет кормить вас, если его засадят в тюрьму?
Вдруг крик ужаса пронесся над толпой.
Выхватив Энни из рук соседки и высоко подняв ее над головой, кузнец направился к костру.
Джейн Строу бросилась вслед за мужем и, ухватясь за его колени, волочилась за ним по земле, упираясь что было сил.
— Еще говорят после этого, что в Кенте нет рабства! — кричал кузнец в ярости. — Так пускай же все это погибнет в огне! Лучше этой малютке умереть страшной смертью, чем жить так, как живем мы!
Джек с одной стороны, а старый Биль Торнтон — с другой схватили кузнеца за руки. Джек выхватил у отца визжащую девочку, а Биль тащил его от костра, и оба они, споткнувшись, свалились в кучу теплой золы.
— Оставь-ка меня, дедушка Торнтон, — вдруг спокойно сказал кузнец и так разумно глянул по сторонам, что Биль Торнтон невольно исполнил его приказание.
Джим Строу поднялся первый, потом помог старику. Джим качался, как пьяный.
— Дайте напиться, — попросил он.
И кто-то, сбегав к колодцу, принес ему полный котелок воды. Прополоскав горло и умыв лицо, кузнец в раздумье повернулся к бейлифу.
— Господин староста, — сказал он, — я хочу, чтобы вы мне рассказали все по порядку, что и как. Вот я могу передвигаться с места на место, я, моя жена и мои дети, как могли передвигаться моя корова и мой барашек, которых я прирезал для угощения всех этих добрых людей. Да, верно, у кого есть ноги, тот может переходить с места на место. Так ли я говорю? И все, что может двигаться, я имею право взять с собой?
— Ну конечно, — ответил бейлиф, довольный его смиренным тоном. — Ты говоришь истинную правду, Джим Строу.
— Ну, а эта яблоня, которую посадила еще моя мать, или эти вишневые деревья под окнами — у них тоже есть ноги, и они тоже могут ходить, по-вашему? Я им свистну, как собакам, и они пойдут за мной вон на то болото, где мне указано место для жилья? Так, что ли, господин бейлиф?
Кузнец говорил тихо, и только стоявшим рядом было видно, что он задыхается от злобы.
Подняв с земли кочергу, он выпрямился во весь свой огромный рост.
— Видели? — Он потряс кочергой перед глазами оторопевших стражников. Если кто-нибудь пальцем дотронется до моего дома, он больше не будет ходить по земле!
— Уйди с дороги, кузнец!.. — сказал бейлиф, которому надоели препирательства с упрямым мужиком. — За работу, ребята!
44
До XV века крестьянский дом считался движимым имуществом. Случай, о котором говорит бейлиф, — исторический факт.