— Зачем ты притворяешься, Джек? — сказала Джоанна с укором. — Разве мы не любим друг друга еще с самой осени?..
Даже под таким отличным меховым плащом дольше сидеть было невозможно, потому что сильно замерзали ноги.
Джек накинул плащ девочке на плечо и застегнул на пряжку.
Они медленно пошли по дороге, топая ногами, как военные лошади.
Это была та же дорога к Дургэмскому лесу, по которой они прогуливались в теплый сентябрьский день четыре месяца назад, но, господи, сколько с тех пор произошло нового с каждым из них!
Джоанна внимательно слушала рассказы Джека о Гревзенде, о мастерской Генри Пэстона, о Джоне Боле…
О «безумном кентском попе» она уже слыхала не раз. Проповедника иначе и не называли в монастыре. Саймон Сэдбери — архиепископ — поклялся, что добьется отлучения отца Джона от церкви. Мать Геновева говорит, что он хуже фрайеров.[51]
— Нет, он не хуже фрайеров!
Джек опять почувствовал неизъяснимое тепло.
— Ты меня любишь, Джоанна? — спросил он останавливаясь. (Девочка кивнула головой.) — Ну, ты тогда должна любить и его. Если тебе доведется встретить отца Джона Бола, ты сама скажешь, что я прав.
— Хорошо!.. — ответила Джоанна. — Хочешь, пойдем к твоей матери и расскажем ей все? — предложила она вдруг.
О нет, Джейн Строу сейчас ничего не слышит и не видит. Она слишком подавлена своим горем.
— Не надо, Джоанна. Ей сейчас не до нас!
— Да-да, верно, — согласилась Джоанна. — А знаешь, она все-таки любит меня, Джек.
Они шли по дороге, взявшись за руки, иногда болтая без умолку, но чаще тихонько улыбаясь своим собственным мыслям.
Так вошли они в лес.
— Ух, страшно! — сказала Джоанна вздрогнув.
Джек вспомнил о Заячьей Губе и о его Зеленых молодцах. Он рассказал Джоанне о своем товарище.
— Бедненький, — промолвила девочка. — А так он красивый, ты говоришь? Бравый и высокий?
— Да, выше меня… Ненамного, правда. — Джек почувствовал легкий укол ревности.
— Какой же ты смешной, Джек! — засмеялась Джоанна, заглядывая ему в глаза. — У тебя же нет заячьей губы… Говори еще!
— А почему ты ничего не хочешь мне рассказать, Джоанна?
— Я не проклинаю тот день, Джек, только потому, что я провела его с тобой. Тот день, когда я удрала в монастырь. Ты меня любишь, Джек?
— Очень, — сказал он, опустив голову.
— Я не могу тебе объяснить, но я для чего-то нужна матери Геновеве. Она была бы рада засушить меня между двух страничек молитвенника, как отец Роланд засушивает цветы… Я ей для чего-то нужна… И она сделает так, что я постригусь в монахини, — добавила Джоанна с испугом.
— Господь с тобой, Джоанна! К чему ты это говоришь? Когда тебе исполнится пятнадцать лет, мы поженимся, и я увезу тебя…
— Как Робин Гуд — леди?
— Тебе не хочется, чтобы я был ремесленником?
— Нет, ничего, — сказала Джоанна, наморщив нос. — Только почему они мучают этих бедных учеников? «Джоанна Строу, жена мастера», — с расстановкой произнесла она.
— «Джоанна Друриком», конечно, красивее.
— Ну вот, ты опять злишься, Джек!.. Если бы ты был на войне, ты бы мог заслужить рыцарство…
Джек думал о другом. Но можно ли об этом рассказать девочке?
— Джоанна, — начал он останавливаясь, — ты знаешь, о чем проповедует Джон Бол?
— Не знаю. Но, наверно, он говорит хорошее, если мать Геновева так его ненавидит.
— Он говорит, что лорды несправедливо отбирают общественную землю и заставляют мужиков за гроши работать на себя, — сказал Джек, пытливо поглядывая на Джоанну.
— Ну конечно, это правда, — отозвалась девочка.
— И что мужики должны собраться и дать отпор лордам. И это будет когда-нибудь, потому что человек не стерпит, чтобы с ним обращались, как со скотом…
Девочка шла молча, опустив голову.
— О чем ты думаешь? — спросил Джек в тревоге.
— Я думаю о том, что, если тебе суждено когда-нибудь погибнуть, я хотела бы умереть рядом с тобой, — сказала она медленно.
Джек улыбнулся. Они не погибнут, а победят!
Дети опять долгое время шли молча.
Белые с черным сороки перебегали им дорогу. С шумом обваливался снег с веток высоких сосен.
— Вернемся! — предложила Джоанна, передернув плечами. — Что бы ты сделал, если бы сейчас выскочили разбойники? Джек, Джек, что это?..
Из-за деревьев показались две темные фигуры. Перед ними бежали длинные синие тени, потому что солнце уже склонялось к закату. Но это были не разбойники. Мать Геновева, настоятельница женского монастыря Св. Джеральдины, в богатой меховой мантии, почти бежала, ежеминутно проваливаясь по пояс в снег. Спотыкаясь о корни и пни и тоже проваливаясь в снег, за ней спешил приходский священник, отец Ромуальд.
— Вот где вы прогуливаетесь, Джоанна! — закричала монахиня. Полюбуйтесь, отец Ромуальд, на эту девицу из старинного дворянского рода!
Джек почувствовал, как задрожали пальцы Джоанны в его руке.
— Как вы очутились здесь? — отдышавшись, спросила настоятельница.
— Джек, они что-нибудь сделают сегодня со мной, — тоскливо сказала девочка, даже не остерегаясь, что ее услышат. — Но знай, Джек, что я тебя любила, люблю и буду любить!
— Чем мне тебе помочь? — прошептал Джек ей на ухо.
— О, ничем! — ответила она беззвучно.
— Ступайте сюда, негодная девчонка! — с нескрываемым презрением сказала аббатиса. — Перестаньте шептаться с этим мужиком!
Поглядывая на Джека, она что-то шепнула отцу Ромуальду.
— В то время как вы шляетесь бог знает с кем по дорогам, злые люди напали на вашего дядю, сэра Гью Друрикома… Он лежит при смерти.
— Мать Геновева права, — подтвердил священник. — Ваше место сейчас не в лесу, а у постели сэра Гью, леди Джоанна!
Джоанна повернулась к Джеку. Лицо ее было синее от испуга и волнения.
— Поцелуй меня хоть разок на прощанье! — сказала она умоляюще.
И благоговейно, как берут крест или монстранц со святыми дарами, он взял ее лицо обеими руками и, подняв его к себе, дважды поцеловал в щеку и в лоб на глазах возмущенной аббатисы. И опять перед ним встала обитая медью, пылающая от заката дверь Друрикома и толстый сэр Гью, пропускающий вперед маленькую, босую и испуганную Джоанну.
Но придет же когда-нибудь день, и Джек сможет отвоевать ее у целого света, а для этого нужно только, чтобы в одной руке он держал щит, а в другой — тяжелый меч!
Всю ночь Джек думал о судьбе Джоанны, о сэре Гью и о том, лучше или хуже будет девочке, если дядя ее умрет. Забылся мальчик уже к утру и ненадолго, потому что перед рассветом кто-то стал ломиться к ним в дверь.
Домик стоял над самой дорогой, и Джейн Строу привыкла к тому, что у нее часто искали пристанища промерзшие путники.
— Кто стучит? — спросила она тихонько, чтобы не разбудить сына.
— Откройте именем короля!
Это был страшный ответ. Дрожащими руками женщина отодвинула засовы.
— А, это ты, Олдинг! — сказала она обрадовавшись. — А я-то уж подумала бог знает что!
Но стражник даже не глянул в ее сторону. Войдя, он вытащил из-за пазухи пергамент с четырьмя огромными печатями. Откашлявшись, он стукнул алебардой о пол.
Джек, сидя на полу, протирал глаза.
— Здесь ли находится Иоанн Строу? — спросил Олдинг, строго нахмурившись и заглядывая в пергамент, точно и впрямь он был грамотным человеком.
— Вот я, разве ты не узнал меня, дядя Олдинг? — сказал Джек вскакивая.
— Преступник пойман! — произнес тот, обращаясь к кому-то за дверью.
Джек во все глаза смотрел то на мать, то на Олдинга.
В хижину вошло еще трое людей: двое стражников и писец шерифа в длиннополой неопрятной одежде. Он немедленно принялся оглядывать всю комнату.
— Обыщите хижину! — распорядился он.
Это было совсем нетрудно сделать, потому что здесь не было ни сундуков, ни шкатулок, куда можно было бы что-нибудь припрятать от любопытного глаза.
51