Когда испуганная Катька вбежала в светелку, Татьяна держала в руках небольшой черный ящичек. В этом ящичке лежала безопасная бритва адмирала, и Татьяна раздумывала, взять ли ее с собой, как память об отце, или оставить в Кацауровке.
Катька страшно обрадовалась, когда увидала в светелке женщин. Она бросилась обниматься с Татьяной и тут же рассказала ей все, что подслушала внизу, в коридоре: ночью Джека увезут в Вик и там продержат до конца пахоты.
Глава десятая
СЕЛЬКОР ПО АМЕРИКАНСКИ
А ДЖЕК Восьмеркин в это время лежал связанный по ногам и по рукам в кабинете покойного адмирала Кацаурова.
Он знал, что двери во флигеле прекрасные и замки действуют без отказа. Его заперли на ключ в комнате, и он не делал никаких попыток выкатиться в коридор. Он только придвинулся поближе к двери, чтобы послушать, о чем говорят на собрании. Но столовая была далеко, а дубовые двери не пропускали звуков. Джек напрасно напрягал слух: ничего разобрать было нельзя. И он, извиваясь по полу, отодвинулся от двери и перестал слушать. Начал смотреть.
Прямо перед его глазами стоял на полу большой глобус адмирала. Глобус был повернут к Джеку Америкой, и он начал внимательно разглядывать этот так хорошо известный ему материк. Он легко нашел Вирджинию, где хворал скарлатиной. Затем Канзас, благодатный штат по части работы. Наверное Чарли уже пашет там землю и ждет от него письма с извещением, что можно приезжать. Тут Джеку стало стыдно: ведь он так ничего и не написал Чарли! Судя по последним письмам, парнишка совсем отчаялся и перестал верить в дружбу. Но что делать, так складывается жизнь! И Джек представил себе канзасские поля, трактор, и на нем Чарли с глазами, полными слез.
Да, пожалуй, если бы его руки не были сейчас связаны, он написал бы Чарли письмо, из которого тот понял бы, что дружба остается дружбой, но мешают обстоятельства. Ведь задача, которую Джек принял на себя в СССР, не из легких!
От Чарли мысли Джека перешли на трактор. Наверное он опять стоит посреди поля без движения, а ребята не могут пустить его в ход. А между тем каждый час простоя машины — прямой убыток для коммуны. Он дал подписку заведующему совхозом, что ровно через две недели пригонит машину обратно. И он не нарушит этого обязательства. Значит, трактор придется отдать, если даже не вся земля будет вспахана. Смазка и керосин останутся неизрасходованными, — прямой убыток! От этой мысли Джеку сделалось горько, и он закрыл глаза.
Чорт возьми! Значит, он опять допустил какую-то ошибку в своей деятельности, как тогда с табаком! Иначе он не лежал бы связанный в такое горячее время. Сорванная печать — пустяк, он сделал какую-нибудь другую ошибку, более крупную. В чем же дело? В чем дело?
Джек начал подробно вспоминать всю свою деятельность, благо было свободное время.
Правильно ли сделал он, что вошел в коммуну?
Безусловно правильно. За год он понял, что Советская Россия не Америка, здесь нет места фермерам! В СССР нужно работать сообща, и он так и сделал. Значит, здесь нет ошибки.
Тогда почему же он лежит связанный на полу, когда надо пахать? Почему за него не заступается государство, дело которого он делает?
Джек начал перебирать в своем уме все свои промахи, все невыполненные обещания и обязанности. И вдруг он повернулся на полу. Ему показалось, что он нашел то, чего искал.
Он вспомнил московского редактора газеты, к которому пришел год назад, голодный и разбитый. Тогда редактор помог ему справиться с бедой, помог отыскать семью, дал даже денег на дорогу. Но давая ему деньги, он сказал:
— Даю тебе деньги при одном условии: как приедешь в деревню, осмотрись и пришли мне статейку. Мы ее напечатаем. Это тебе может пригодиться…
Написал ли он эту статью? Нет, не написал.
Чорт подери! Но ведь именно здесь и зарыта собака!
Конечно, надо было бы давным-давно написать десять статей, оповестить весь Союз о том, что в Починках образовалась коммуна. Ведь в советских газетах пишут решительно обо всем: где завели крестьяне породистых кур, где осушили болото, где кулаки подожгли баню в колхозе. Конечно, и для коммуны «Новая Америка» нашлось бы местечко в газете. Дело «Новой Америки» было бы связано со строительством всего государства. И уж наверное он не лежал бы сейчас связанный на полу. А если бы его осмелился скрутить Петр Скороходов, то по всему Союзу прошла бы волна протестов. Рабочие Ленинграда, Москвы, Харькова выносили бы резолюции: отпустить Джека Восьмеркина, наказать Петра Скороходова… Да нет, что там! Петр Скороходов просто не посмел бы к нему и прикоснуться.
Почему эта мысль пришла ему в голову так поздно, именно теперь, когда руки его связаны?..
Заметку в газету! Заметку слов на двести!
Немедленно… Сейчас же… Написать хоть зубами!
Его руки связаны, но ведь рот его может открываться. Чертовщина! В кабинете адмирала был телефон наверх, в комнату Татьяны.
Извиваясь всем телом, как червяк, Джек начал двигаться по комнате по направлению к адмиральской кровати. Она стояла на прежнем месте; в комнате после смерти старика никто не жил. Проклятые вожжи были очень туго завязаны, и каждое неосторожное движение причиняло боль рукам. Но Джек теперь не обращал внимания на боль. Он подполз к кровати и ударился затылком о ножку. Слабо охнул и сел рядом с кроватью. Теперь надо взобраться на пружинный матрац, и половина дела сделана.
Сначала Джек положил на матрац голову. Потом, опираясь на голову, — плечи. Наконец грохнулся весь. Пружины слабо зазвенели в глубине матраца. У изголовья кровати торчал жестяной рупор, и от него вверх шла широкая белая трубка. Значит, телефон сохранился в целости, и теперь надо только его правильно использовать.
— Алло! — сказал Джек в трубку тихо.
Ответа не последовало.
— Алло!
Громче уже кричать невозможно. Надо свистеть. И Джек, сложив губы в трубку, начал высвистывать любимую песенку адмирала: «Буденный наш братишка…»
Он остановился на мгновение и прислушался. Из рупора донесся тихий вздох и какой-то шопот.
— Громче! — сказал Джек.
— Вы здесь? — раздался голос Татьяны. — Я много раз шептала вам в телефон, но вы не отвечали. Ночью вас собираются перевезти в Вик и там продержать две недели, до конца пахоты.
— Ну, это мы еще посмотрим. Кто у вас в комнате?
— Дуня и Катя, ваша сестра.
— А лист бумаги найдется? И карандаш?
— Сейчас возьму.
— Пишите крупно и разборчиво.
И Джек, обдумывая каждое слово, продиктовал Татьяне заметку о том, как образовалась в Починках коммуна «Новая Америка», как получила она трактор и как, наконец, произошла ссора коммуны с членом Вика Скороходовым.
Заметка кончалась так:
«В настоящее время председатель коммуны лежит связанный на полу в Кацауровке. В таком положении Скороходов предполагает продержать его до конца посевной кампании. Необходимо немедленное вмешательство властей и общественности.
— Что делать с этим письмом? — спросила Татьяна.
— Передайте его сейчас же Катьке. Пусть она бежит домой, возьмет у матери тридцать рублей и скачет на станцию. Пусть передаст телеграфом статью в адрес редактора газеты, которую мы получали в прошлом году. Поняли?
— Да. Но телеграмма обойдется слишком дорого, Джек.
— Простой трактора дороже. Надо, чтобы через два часа телеграмма была на станции.
— Больше ничего?
Джек задумался.
— Припишите на телеграмме покрупнее: копия губернскому прокурору. Теперь все.
— Нет, не все, — вдруг зашептала Татьяна в телефон. — Джек, не сердитесь на меня. Джек, я хочу вам сказать, что тогда за столом я держала себя так странно и молчала все время потому, что обиделась на вас. Почему вы обратились к отцу с вашим предложением, а не прямо ко мне? У нас в СССР так не делается. Я понимаю, что вы американец и не знаете наших обычаев. Но все-таки это обидело меня. Джек, конечно, с моей стороны глупо говорить о таких вещах сейчас, по телефону, кроме того, вы связаны. Но раньше у меня не хватало храбрости…