Земля была еще сыра, и плуг шел тяжело. Желтый песок, смешиваясь с черноземом, придавал участку смешной, полосатый вид. Джек перепахал участок вдоль и поперек и приказал Катьке разбивать железными граблями комья земли. А сам прямо от работы ушел в город, просто, как будто к соседям на минутку.
Что и говорить, работник он был замечательный и не сидел без дела! Он всегда находил работу не только себе, но и Катьке и матери. Только Пелагею не утешало все это. Она не была уверена, что их постоянный труд когда-либо вознаградится. В ее сердце теперь все время кипела злоба против Яшки. И вся деревня была на ее стороне.
Мужики сердились на Яшку за то, что он ни с кем не советовался, как будто всегда работал в здешних местах. Этого мало: он многое делал сознательно наперекор установившимся обычаям. Променял поле, продал телку, песок считал удобрением. Ходил быстрым шагом, почти бегом, и свистел на всю деревню неизвестные песни. Когда его спрашивали, что он будет сеять на картофельных участках, он всегда отвечал разно: то бобы, то подсолнухи, то мак. Но все понимали, что ничего подобного он не сделает.
И ребята, товарищи Яшки, Капралов, Маршев, Чурасовы, махнули на него рукой. Он теперь не разговаривал с ними, как в первый вечер. Тогда ребятам показалось, что в их полку прибыло, что Яшка вернулся из Америки настоящим молодцом, общественником. Но это только показалось ребятам. Яшка вдруг замолчал, и не было никакой возможности расшевелить его. Он даже никому не рассказывал, что нового в городе, хотя ездил туда часто. Приезжал, снимал картуз и принимался за работу.
Так и в этот раз: Джек вернулся со станции и прямо зашел к соседу Капралову попросить у него пилу-ножовку. Капралов пилу дал, не спрашивая, на что она нужна. Яшка пришел к себе в избу, положил на окно пакет с гвоздями и еще какой-то большой мягкий сверток. Потом вышел на двор и начал разбирать жерди.
Мать развернула мягкий сверток и ахнула. Там оказалась белая мануфактура, тонкая, как паутина, ни на что ненужная. Пелагея решила, что Яшку обманули в городе, но она побоялась сказать ему об обмане и только потихоньку прикинула на руку, сколько же он этого добра принес. Мануфактуры оказалось много, можно было всю избу кругом обернуть. Пелагея потихоньку завернула сверток и вышла на двор. Там Яшка вместе с Катькой делали какие-то большие рамы из жердей.
Пелагея крикнула:
— Кать, на что вы рамы делаете?
— Не знаю, — ответила Катька злобно. — Разве он, идол, скажет.
К вечеру Джек успел сделать не только рамы, но и пропахал еще раз участок бороздками, как под картошку. Велел матери занять лопатку у соседей, и все они, втроем, принялись делать чудные гряды, покатые на южную сторону. Снизу гряды подбивали навозом. Работали до темноты и выбились из сил. К ночи Джек развел самовар, ссыпал из конвертов табачные семена в тряпку и обдал их теплой водой. Тряпку положил в махотку, махотку поставил на печку, запретил к ней прикасаться и лег спать.
На другой день с раннего утра опять принялись за гряды. Солнце припекало уже сильно, и жарко было работать. Мужики со всей деревни поехали в поле пахать под яровые. Только со двора Восьмеркиных никто не поехал. Вечером мужики, возвращаясь с пахоты, увидели, что Пелагея, Яшка и Катька все еще возятся на огороде. Мужики, смеясь, кричали:
— Что рано за огород принялись? Или приказ такой из Америки вышел?
Пелагея от стыда ушла в избу. За ней убежала Катька. Только на одного Джека крики не произвели никакого впечатления. Он даже головы не поднял, будто русского языка не понимал. Доделал гряды и высеял на них все семена из махотки. Потом наколотил на рамы белую мануфактуру и прикрыл рамами гряды, как будто холсты для просушки разложил. Вошел в избу веселый и громко закричал:
— Ну, мать, поздравляю! Раньше всех посеяли.
Попросил поставить самовар, но пить чай не стал, а долго мылся горячей водой в сенях, как к большому празднику.
Страдная пора
Яшка так и не выехал в поле этой весной. Две полоски, что остались под овес и просо, ездила пахать Пелагея. Пахала рано утром, до зари, чтоб люди не срамили, что она при мужике пашет. Но как-то остановили ее мужики у околицы и стали расспрашивать, как она думает обойтись без пшеницы и картошки. Пелагея ничего не могла ответить. Тогда старик Сундучков, тот, что телку купил, стал ей советовать подать на Яшку жалобу в сельсовет и потребовать, чтоб его силой отправили в город, в больницу. Пелагея ничего не ответила и пошла домой.
Дома она увидела, что и Яшка наконец принялся за яровые.
По краям картофельного участка он сделал узкие полоски, удобрил их хорошо и начал сажать семена, что привез в мешке из Америки. Каждое зернышко сажал отдельно одно от другого, на определенном расстоянии. Но семян было так мало, что Пелагея сочла этот посев за баловство. Она подошла поближе, посмотрела и сказала:
— Ну, что ж, мешок соберем. А что с мешком делать? На пироги только…
Махнула рукой и подозвала Катьку. Отвела ее за яблоню и тихо сказала:
— Добрые люди советуют Яшку в больницу отправить.
Катька ответила:
— Не пойдет он, идол, в больницу. Пойдем лучше мы с тобой, мать, побираться, как в голодный год. Сошьем мешки и пойдем на той неделе. Наберем сухарей на зиму. А то по морозу трудно будет ходить.
Пелагея обняла Катьку, они сели под яблоню и начали шептаться. Обеих точила злость и обида. У людей радость — ждут урожая, а у них и родиться нечему. И ведь какая весна пропадает! Весна действительно была в том году ранняя, теплая. Яблони цвели небывало пышно, так что от цветов не было видно веток. Белыми лепестками засыпали они сад.
На покатые грядки, что засеял Джек табаком, целый день, жарило солнце, так что он иногда даже оставлял рамы на день. Как-то Пелагея шла в амбар мимо грядок и увидела, что Яшка поднял одну раму и смотрит. Пелагея зашла ему за спину и тоже глянула. И тут увидела она, что на грядке взошли чудные зеленя, ярче озими после дождя. Пелагее стало легче на сердце. Она перекрестилась и пошла по своему делу: ей надо было зерно отвезти на мельницу для помола. Пока она запрягала лошадь, Яшка на четвереньках стоял перед грядками, как будто их пропалывал.
Пелагея уехала на мельницу, а когда вернулась, то увидела толпу мужиков у своего двора. Она сейчас же догадалась, что опять Яшка чудачит.
Действительно, за время отсутствия матери он из жердей сделал переносную лестницу, поставил ее к яблоне и теперь обрывал завязи. Делал он это тщательной медленно, внимательно присматриваясь к каждой веточке, как будто что ворожил.
Яшка работал на лестнице, а мужики стояли поодаль и гоготали, что вот нашелся в Починках человек, который деревья полет. Пелагее сделалось очень обидно, и она, не помня себя, вдруг закричала тонким голосом:
— Добрые люди, вы же видите… Помогите мне его связать и в город, в город…
Мужики перестали смеяться. Некоторые из них даже подошли к лестнице. Раздались голоса:
— Слазь, Яков. Будет тебе мать мучить.
Яшка повернулся на лестнице, но не слез, а стал пространно объяснять, что в Америке всегда обрывают плохие завязи. Так яблоки получаются крупнее и общим весом с яблони больше. Мужики слушали Яшку внимательно. А потом Бутылкин сказал Пелагее:
— Слышала? Чего же ты орешь, как зарезанная? Может, оно и правда так. Вот посмотрим, что осенью выйдет, а тогда на будущий год все на деревья полезем.
Пелагея ничего не поняла из объяснений Яшки. Вернее, поняла только одно: сын сел ей на шею, и нет ей против него никакой поддержки даже от крестьянства.
Впервые в голову Пелагеи пришла мысль, что лучше было бы, если б Яшка помер или остался в Америке навсегда. Жизнь для нее теперь сделалась сплошным мучением.
К середине мая растеньица на грядах сильно подросли, и им стало тесно. Джек хорошо вспахал картофельные участки, прошелся и бороной, а потом опять плугом — наделал борозд. Утром заявил, что надо приступить к высадке табачков в поле. Объяснил, как это делать, и заставил женщин взяться за работу.