Кацауров уже снял свои огромные чемоданы с верхней полки и надел калоши.
Летний спросил:
— А вы как думаете до коммуны добраться: пешком или лошадь возьмете?
— Конечно, думаю нанять какую-нибудь клячонку.
— Тогда мы можем поехать вместе.
Кацауров посмотрел на Летнего с любопытством и сразу оживился:
— Как? Разве вы тоже туда едете?
— Да.
Кацауров испугался и замолчал. Он начал вспоминать, не сказал ли он чего-нибудь лишнего своему молчаливому спутнику. Потом решил, что надо узнать сначала, кто он такой.
— А вы там раньше бывали?
— Да, прошлую осень там был.
— И покойную сестру знали?
— Да, знал. Знал и ее мужа. Сейчас я послан в коммуну от газеты в связи с убийством.
Кацауров поднялся и заговорил дрожащим голосом:
— Странная, ужасная, печальная смерть. Бедной сестре не повезло в жизни. Мне ясна и причина, если хотите. Она была ни то и ни се, не наша и не ваша. И вот поплатилась.
— Я ничего не знаю о несчастье, кроме самого факта, — сказал Летний. — Но должен заметить, что сестра ваша хорошо работала в коммуне. Ее уважали как работницу. Мне даже кажется…
Летний остановился.
— Что вам кажется? — испуганно спросил Кацауров.
— Мне кажется, что ваш приезд в коммуну с этими пустыми чемоданами вряд ли вызовет там радость.
— О, я на это и не рассчитываю.
— Возможно даже, что выйдут неприятности.
— Какие именно?
Летний решил выместить на Кацаурове в одном слове всю антипатию. Он сказал, глядя ему в глаза:
— Арестуют…
Кацауров передернулся.
— Но я не преступник. Почему вы так думаете?
— Видите ли, ваша сестра передала коммуне почти все свое имущество.
— И гонг?
— Да, конечно. И гонг, и глобус, и карты, и даже библиотеку. Посуда в общей столовой. Вам придется отнимать вещи силой…
Кацауров почернел, замолчал.
Потом он заговорил мягко и укоризненно:
— Почему же вы так поздно сказали мне об этом? Мне кажется, что в наши тяжелые времена интеллигентные люди должны помогать друг другу. Ведь сейчас мне придется возвращаться в Москву. Не стану же я устраивать сам скандала в коммуне, я возьму поверенного. Иными словами, я совершенно напрасно потратил время и деньги.
Летнему было очень трудно удержать смех. Но он все-таки сдержался и ответил вполне серьезно:
— Я не специалист по части получения наследства. Я писатель. Может быть, я и ошибаюсь, и вам вернут вещи полностью и еще заплатят за пользование…
— Это коммунары-то? Извините. Я себе совершенно ясно представляю, что там может случиться. Поезжайте в коммуну вы, если вам хочется, а я туда не ездок.
Он вышел из вагона, не доезжая одного перегона до места назначения. Уходя, не простился с Летним и сильно стукнул дверью.
Через двадцать минут Летний сошел на знакомой станции.
Прежде всего он пошел разыскивать людей, которые могли бы рассказать ему подробности трагического происшествия в коммуне.
Он вернулся на станцию через полчаса и отправил в Москву телеграмму:
ВОСЬМЕРКИН ЖИВ ТЯЖЕЛО РАНЕН ЖЕНА УМЕРЛА ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ.
Третий удар
Вот что случилось в коммуне в ту памятную ночь. Выстрел прогремел близко от конюшни, и коммунары, не мешкая, бросились в сад. Николка бежал первым. В кармане у него был электрический фонарик, как-то подаренный ему Егором Летним.
Освещая себе дорогу, Николка заметил два тела на земле.
— Оба убиты! — закричал он, повернувшись назад. — Маршев, скачи в больницу за докторшей! Телеграмму дай прокурору на станции! Осторожно в дом их несите — может, живы еще. А мы дальше побежим.
Маршев вернулся во флигель, и сейчас же двор наполнился плачем и причитаниями. Татьяну и Джека перенесли в комнату Николки. Прибежал Чарли, охнул, схватил Джека за пульс. Рука была теплая, и пульс хоть слабо, но бился.
У Татьяны никаких признаков жизни не было.
Чарли начал быстро раздевать Джека. Одежда была прострелена и промочена кровью в трех местах: на груди, на ноге и на руке. Лицо у Джека было желтое и незнакомое. Пока Чарли раздевал его, он не издал ни одного звука. Чарли потребовал водки, йода и чистых полотенец. В коммуне оказались только полотенца. Йод был у Татьяны, но его не могли найти.
В это же самое время Сережка Маршев на паре лошадей скакал в больницу.
Пятеро коммунаров — оба Чурасовых, Капралов, Булгаков и Курка — бежали по саду, все время чувствуя, что преступник ушел недалеко. По топоту ног и треску сучьев иногда казалось, что впереди бегут двое-трое, но сколько именно — решить на ходу было нельзя. Только за садом, у пруда, Николка рассмотрел перед собой две фигуры.