— У вас пять минут, — говорит он и исчезает.
— Сэм! — Джекс уже стоит у решетчатого окошка и улыбается мне. — Как ты?
Я тяжело сглатываю. Джекс выглядит здоровым, ясно, что его не мучили. Он небрит, глаза блестят.
— У меня всё хорошо. Ты как?
— Могло быть и лучше, но, по крайней мере, я смог по-настоящему выспаться. — Он понижает голос: — Здесь так одиноко.
Я судорожно вздыхаю и просовываю пальцы между прутьями решетки.
— Мне тоже тебя не хватает.
Он прижимает мои пальцы к своей покрытой щетиной щеке.
— Где тебя разместили?
— На пятом этаже, рядом с больницей. У меня там замечательная комната.
Комната на самом деле чудесная. Оконный фасад скошен, как и внешняя стена пирамиды, но внутренние стены вертикальные. И у меня удивительный вид на горы. Моя новая обитель обустроена как гостиничный номер, вероятно, даже мебель гостиничная: двуспальная кровать, письменный стол и небольшой гарнитур мягкой мебели. Мебель выглядит старой, но она не пыльная и в исправном состоянии. Только из кранов примыкающей ванной комнаты не течет чистая вода, но, чтобы помыться, ее использовать можно. Я также очень рада, что туалет работает — там всё равно, что вода не пригодна для питья.
В день на человека можно наполнить питьевой водой одну канистру, пока огромный бак в вестибюле еще не опустел. Поскольку повстанцы совсем недавно смогли тайно поставить воду наружу, в нём еще немного осталось, но это максимум на неделю.
— Как дела у Джулиуса? — спрашивает Джекс. — Он вернулся в Уайт-Сити?
Я со вздохом качаю головой.
— Сразу после прибытия мы прооперировали его. У него было кровоизлияние в мозг, от которого он мог бы умереть. В настоящий момент жизнь его вне опасности, он в коме. — Операция длилась три часа. Она шла изнурительно и непривычно, потому что в Резуре нет медиботов20.
— Кто «мы»? — Джекс выгибает бровь. — Здесь есть еще врачи?
— Да, целых восемь, и пятнадцать медсестер, но они всё равно перегружены. Слишком много больных людей и практически никаких лекарств от серьезных заболеваний. Зато у доктора Никсона уже накопился превосходный опыт лечения травами, которые он выращивает сам.
Взгляд Джекса становится мрачным:
— Похоже, этот тип впечатлил тебя.
Я улыбаюсь:
— Да, так и есть, но не в том смысле, что ты подумал. Он, кстати, счастлив в отношениях, не беспокойся.
Взгляд Джекса остается мрачным. Он ревнив!
Моя улыбка становится шире:
— Он в отношениях с мужчиной.
Только сейчас Джекс расслабляется и сжимает мои пальцы:
— Помнишь, я сказал тебе, что никогда не смогу дать тебе то, чего ты хотела бы?
Я осторожно киваю, мои колени дрожат.
— Думаю, теперь я могу.
У меня перехватывает дыхание. Почему он говорит мне это здесь, внизу? Это только всё усложняет.
Он ненадолго отпускает мои пальцы, чтобы провести рукой по своим волосам.
— Я действительно не привык к такому эмоциональному хаосу. Это делает меня размазней.
— Я в этом сомневаюсь, — говорю я и наклоняюсь ближе к решетке. Для мня это делает Джекса еще привлекательнее. Мое сердце сильно бьется от любви, в животе порхают бабочки.
Джекс придвигается совсем близко, пока наши губы не соприкасаются. Сначала нежно, потом с нажимом. Эта дурацкая решетка мешает моему носу, и всё же я наслаждаюсь мягкими губами и дразнящим языком.
Взгляд Джекса проясняется и, прежде чем отстраниться, мой Воин говорит:
— Когда я выйду отсюда, мне нужно будет многое наверстать.
Мои колени словно ватные, и мне приходится прислониться к двери. Я хотела бы, чтобы Джекс оказался свободным. Тогда я бы сразу забрала его в свою комнату.
Он прочищает горло.
— Что будет с Джулиусом, когда он очнется? Они знают, кто он на самом деле?
— К счастью, никто его не выдал, — шепчу я. Если бы горожане узнали, что он сын сенатора, ему пришлось бы делить камеру с Джексом.
— Тебе не обязательно шептать, здесь нет микрофонов. — Джекс отходит от двери, и я вижу, что помимо туалета, койки и голых стен в камере нет ничего. Он поднимает с пола бутылку и делает глоток. На Джексе только армейские брюки, ботинок нет. Он босой. Мое сердце обливается кровью. Мой Воин этого не заслужил. Без его помощи, тоннель не был бы готов вовремя и, может быть, сейчас повстанцы были бы уже мертвы.