Франклин действовал на свой риск. Он не упомянул даже о капитане Клэрке. Конгресс же, узнав о содержании письма, выразил неудовольствие своим послом, поставившим интерес науки выше интересов политики. Самочинное распоряжение было тотчас же отменено, и Конгресс издал приказ, вменявший в обязанность командиров американских судов захватить корабль капитана Кука. Путешествие англичан вдоль западных берегов Америки не нравилось правительству Штатов. Так же повела себя и Испания, боявшаяся открытия северного прохода англичанами, успешность которого грозила ее американским колониям. Морской министр отклонил все попытки ученых составить письмо в духе Франклина.
Когда наконец печальное известие дошло до Англии, лондонское общество захлебнулось в похвальных словах, речах, некрологах. В парламенте и салонах говорили только о Куке. Именитые лорды произносили выспренные речи, доходя до цитат из Библии, сравнивавших отважного капитана чуть ли не с самим богом, модные поэта, декламируя оды в честь Кука, называли его «Нежный». Анна Мор, Фиц-Джеральд Грэсинн, Елена Вильямс, Сэвард посвящали ему сотни стихов. Королевское общество отчеканило золотые и серебряные медали с профилем капитана. Медали были преподнесены французскому и польскому королям и русской царице[42]. Жена Кука и Франклин тоже получили медали. Не забыли и первого лорда Адмиралтейства, с полным сознанием своего достоинства милостиво принявшего «заслуженную» награду. Семью капитана обеспечили пожизненной пенсией и половиной дохода с издания последнего путешествия. Сэр Хъюг Палиссер трогательно воздвиг в саду своего Букингамширского поместья колонну с высеченным на ней похвальным словом другу. Французские и итальянские академики сказали блестящие речи.
Все официальные приличия были соблюдены. Национальная гордость леди и джентльменов была удовлетворена. В тревожную пору войны и надвигавшихся туч из Франции внимание общества не могло быть долго занято судьбой Кука. Итак, оно сделало все, что могло для увековечения его памяти. Несмотря на все его заслуги и полную самоотверженность, делу буржуазии, оно не могло забыть его «темного происхождения» и «лучшие люди» государства снизошли к «сыну батрака» только потому, что он всю свою жизнь служил их интересам.
Грянувшая французская революция не на шутку перепугала английскую буржуазию. Либералы оппозиции наскоро запрятали проекты реформ и протянули руку «друзьям короля». Аристократы и купцы, интеллигенты и чиновники заключили оборонительный союз. Споры партий были забыты в страхе надвигавшейся опасности. Тори и виги трогательно братались. Настал долгожданный час короля Георга.
Казнь Людовика XVI вывела Англию из нейтральной позиции. Французский посланник был удален из Лондона. Парижский Конвент объявил войну.
Англия была верна себе. Она побеждала на море, устремив удары на французские колонии Ост-и Вест-Индии. Внутри страны кипела ненависть народа, задавленного голодом и дороговизной, и тщетно выплескивалась восстаниями, приглушаемыми жестокими расправами, Парламент принимал один за другим исключительные законы. Поворот дел во Франции, египетский поход Бонапарта ухудшили положение, а восстание «соединенных ирландцев» зажгло гражданскую войну. Королевское правительство кровью загасило революционное пламя и купило ирландскую буржуазию, предавшую народ.
На континенте гремело, имя Наполеона. В новый век Англия вступила под грохот пушек, оглашавший Европу. Неудачные договоры отнимали колонии в пользу Франции, Испании и Голландии. Французская империя грозила закрыть европейские гавани. В 1803 году Англия снова объявляет войну Франции. Неудачный премьер Аддингтон уступает свое место Питту, ушедшему в отставку два года назад. Буржуазная Англия видит в нем своего спасителя. Питт объявляет войну Испании и заключает союз с Россией. Адмирал Нельсон топит испанско-французский флот при Трафальгаре. Но Бонапарт бьет союзников на континенте и объявляет блокаду европейских гаваней и все английские суда и товары — общей добычей. Тильзитский мир и неожиданная дружба России с Францией снова изолируют Англию и министерство Фокса и Гренвилля, заменившее умершего Питта, неумело лавирует между гибельными рифами политики.