– Сможешь, – сказала Дженни, но польщённо помурлыкала, потому что, по правде говоря, была немного тщеславной и очень хотела понравиться Питеру.
– Объясни, пожалуйста, как ты это узнаёшь? – спросил он и снова сказал именно то, что нужно.
– Очень просто. Запах чая слышишь и ты. Прошлый раз, когда я была на улице, чаем не пахло. Значит, судно недавно пришло. Собака не опасна вот почему: если бы у неё было хоть какое-нибудь чувство собственного достоинства, она была бы чистой и по-другому пахла. А собаке без достоинства не до кошек. Видишь, как легко?
Питер снова сказал то, что нужно:
– Какая ты умная, Дженни!
Дженни замурлыкала, заглушая грохот подводы, и весело крикнула:
– Пошли!
Глава 8
Как обманули старичка
Они не шли и не бежали, а двигались короткими перебежками, и Дженни объясняла, почему это нужно:
– Никогда ниоткуда не уходи, если не знаешь, где можно поблизости спрятаться. На открытом пространстве не задерживайся, перебегай с места на место. Если район знакомый, это нетрудно, все места знаешь. В незнакомом районе это бывает потрудней.
Так добрались они до открытых железных ворот. Дженни заранее определила, что они открыты, потому что недавно пришёл поезд, и двигаться стало много легче – прямо под вагонами.
Хибарка старичка стояла на самом краю. Вид у неё был самый приветливый, а по обеим сторонам двери в длинных ящиках цвела герань.
– Он дома, – сказала Дженни и громко замяукала. Бедно одетый старичок с пышными усами тут же появился на пороге. В руке у него была сковородка.
– Вот тебе на! – сказал он. – Полосатенькая пришла, не забыла Билли Гримза!.. И дружка привела! Кис-кис-кис…
Питер заметил, что его снежно-белые волосы давно не стрижены, щёки – красные, как яблоки (наверное, от огня в плите), руки узловатые и тёмные, а глаза – голубые, печальные и очень добрые.
«Какой старый! – подумал Питер. – А похож на мальчика…»
Дженни снова замяукала, и старичок сказал:
– Молочка хотите? Сейчас, сейчас…
– Слыхал? – воскликнула Дженни. – Я поняла слово «молочко».
– А я понял всё, – сказал Питер. – Он сейчас нальёт нам молока.
– Неужели ты всё у них понимаешь? – удивилась Дженни.
– Конечно, – ответил Питер. – Я же сам из них.
Тут старичок вынес к дверям большое блюдце и бутылку.
– Вот и мы, – сказал он. – Молочко хорошее, свежее… Пейте, киски, пейте!
– Лучше бы в дом не заходить, – сказала Дженни. – Здесь бы и выпили…
Но старичок поставил блюдце по ту сторону порога, и она сдалась, тяжело вздохнув.
Питер кинулся к блюдцу, сунул мордочку в молоко и сразу стал чихать.
– Потише ты, беленький, не торопись, – увещевал его старичок.
– Так я и думала! – вскричала Дженни. – Надо не пить, а лакать!
– Де убею, – проговорил Питер. – Даучи бедя…
Дженни пересела на его сторону блюдечка, опустила голову, и её розовый язычок замелькал с немыслимой быстротой. Мистер Гримз засмеялся:
– Манерам тебя учат, беленький? Ничего, со всяким бывает… Да…
Питер попытался лакать, но молоко стало выплёскиваться на пол.
– Ах, забыла! – пришла на помощь Дженни. – Ты выгибаешь язык ложечкой, вверх, а надо крючком, вниз.
– Что ты такое говоришь! – возроптал Питер. – Ложечка зачерпнёт молоко, а крючок – нет. Да я и не сумел бы, язык не вывернуть.
– Мальчику не вывернуть, а ты – кот, – сказала Дженни. – Лакай!
Питер послушался и, к своему удивлению, почувствовал, что молоко попадает куда надо. Он жадно лакал, не мог налакаться, пока не вспомнил, как было с мышью, устыдился и отошёл в сторонку.
Дженни вознаградила его чарующей улыбкой и долакала блюдечко, а он тем временем стал осматривать комнату. Стояли тут деревянная кровать, деревянная полка, стул и грубый стол, а на столе – маленький приёмник и старый будильник с выбитым стеклом. В середине комнаты торчала толстопузая печка, из которой прямо в потолок шла ржавая труба. Сейчас печка топилась, на ней пел чайник и жарилась печёнка.
Всё в комнате было ветхое, бедное, но казалось, что здесь нарядно, словно во дворце, потому что повсюду – на полке, на столике, на стенах, на полу – стояли и висели горшочки с геранью всевозможных оттенков, от снежно-белой до густо-малиновой и бледно-розовой, как цвет яблони, и нежно-оранжевой, как сёмга, и розовато-бежевой, и кирпичной, и чисто-алой, как закат.