Стена поддавалась туго, и каменщик бил долго, прежде чем люди увидели сквозь первую дыру мерцание свечей у раки святого.
Пепино шагнул вперед, или то шагнула Виолетта, испугавшись внезапного шума? «Постой», – сказал священник, и Пепино придержал её, но она вырвалась, кинулась к стене и боднула её с налёта.
Выпал еще один кирпич, что-то затрещало.
Отец Дамико успел оттащить мальчика и осла, когда камни обвалились, обнажив какую-то нишу, мгновенно исчезнувшую в пыли.
Когда пыль осела, онемевший епископ указывал пальцем на какой-то предмет. Это была маленькая серая оловянная шкатулка. Даже оттуда, где все стояли, были видны цифры «1226» и большая буква «F».
– Господи! – сказал епископ. – Быть не может! Завещание святого Франциска!.. Брат Лев пишет о нём, но его не могли найти семь столетий…
– Что там? – хрипло проговорил настоятель. – Посмотрим скорее, это огромная ценность!..
– А не подождать ли? – сказал епископ. Но отец Дамико вскричал:
– Прошу вас, откройте! Все мы тут – простые смиренные люди. Господь нарочно привел нас сюда.
Настоятель поднял фонарь, а каменщик вынул ларец осторожными рабочими руками. Крышка открылась, являя то, что было скрыто семь столетий.
Лежала там грубая верёвка, служившая когда-то поясом, а в узел её были воткнуты колос, прозрачный цветок, похожий на звезду, и пёрышко птицы.
Люди молча смотрели на послание, пытаясь разгадать его смысл, а отец Дамико плакал, ибо видел, как почти ослепший, усталый, немощный Франциск, подпоясанный этой верёвкой, поёт, проходя среди колосьев. Цветок, наверное, он сорвал, когда только стаял снег, и назвал «сестра моя фиалка», и поблагодарил за красоту. Птичка села на его плечо, пощебетала и улетела, оставив пёрышко. Отец Дамико подумал, что он не вынесет такого блаженства. Чуть не плакал и епископ, переводя про себя: «Да, именно так – бедность, любовь, вера. Вот что он завещал нам».
– Простите, – сказал Пепино, – можно, мы с Виолеттой к нему пойдём?
Отец Дамико отёр слёзы и отвечал:
– Ну конечно. Идите, и да пойдёт с вами Господь.
Копыта процокали по старым плитам. Виолетта шла сама, Пепино не поддерживал её, только поглаживал по холке. Он держал высоко круглую кудрявую голову, и уши его победно торчали, а плечи были расправлены.
Когда паломники, чающие чуда, проходили мимо него, отцу Дамико показалось, что тень былой улыбки лежит на устах ослицы. А контуры ушастых голов исчезли в мерцающем золоте светильников и свечей.
Об авторе
Пол Гэллико
(Paul Gallico, 1897–1976)
Американский писатель европейского происхождения, родился в Нью-Йорке в 1897 году, учился в Колумбийском университете, был журналистом.
В начале 40-х годов он внезапно стал знаменит, выпустив трогательную и увлекательную книгу «Снежный гусь». С тех пор все его книги – бестселлеры. Самые известные из них – «Дженни» (1950), «Ослиное чудо» (1952), «Любовь к семи куклам» (1954), «Томасина» (1957), «Цветы для миссис Харрис» и «Миссис Харрис едет в Нью-Йорк» (1960).
Он написал книгу о Святом Патрике – покровители Ирландии. Сам Пол Гэллико был добрым покровителем животных: в доме у него жили большой дог и двадцать три кошки.
Умер Пол Гэллико 15 июля 1976 года.
По книге «Любовь к семи куклам» поставлен фильм «Лили». Повесть «Томасина» экранизировал Уолт Дисней. В этом игровом фильме «Три жизни Томасины» играла настоящая кошка.
См. также http://www.paulgallico.info/
Наталья Трауберг
Несколько слов о детских книгах
Наверное, все дети гадают, какая тайна у взрослых. Во всяком случае, я – гадала, и помню неверные ответы. Сосредоточенность на себе? Она есть и в детях. Суета? И она бывает. Важность? Далеко не все важны, но это – ближе. Для меня правильным ответом оказалось: цинизм.
Ребёнок не знает, что, в другом значении слов, взрослый – это ответственный. Если вспомнить игры по Берну, можно сказать, что хорошее во взрослом – ответственность; но это не тайна, ребёнок просто не мыслит в таких категориях. Конечно, он не знает слова «цинизм», но понятие – ощущает, и выразит точнее, чем этот условный, полуисторический термин: взрослые ни во что не верят, им всё нипочем, на всё начхать, они врут, и тому подобное. Спасибо, если эта разгадка придёт не в детстве, а в юности, всё-таки не так больно, можно шарахнуться не к большему цинизму, а к опасному, но в эти годы – полезному максимализму.