Я ответил тем же.
— Месье Леблан, — сказал я. — Друг мой. Думаю, настало время покончить с этими шарадами.
— Что ж, mon capitaine, — улыбнулся он, — всё кончается. — Он протёр рукой глаза и лицо, будто снимал нарисованную маску. Затем посмотрел на меня, распрямив плечи и гордо вскинув голову. — При крещении в кафедральном соборе Руана я получил имя Роже–Луи де ля Гайар–Эрбле. Я больше известен в моих землях как граф Андели.
Я глубоко поклонился, одновременно в знак почтения и благодарности.
Мы вышли из ущелья и спустились к близкому берегу. Там, в бесцветной и блистательной пустоте, которую можно встретить на одних лишь пляжах Шотландии, он поведал мне свою историю.
Это правда, сказал он, что из–за ревнивого мужа ему пришлось променять Францию на койку на «Юпитере». Но он не рассказывал ни Джеймсу Харкеру, ни своим товарищам–матросам, ни мне, что ревнивым мужем был никто иной, как Николя Фуке, министр финансов его наихристианнейшего величества, французского короля Людовика XIV. Сплетни в Уайтхолле рисовали месье Фуке жадным, ревнивым и обладавшим куда большей властью, чем давало его положение. Неудивительно, что он без устали преследовал и пытался схватить пылкого любовника своей прелестной, но распутной и юной жены.
Леблан — или как теперь его следовало называть, граф д’Андели — хлестнул по пучку водорослей рапирой, которую всё ещё держал в руке.
— Наёмные убийцы Фуке сидели у меня на хвосте, и я со всей скоростью поскакал на юг, выбрав самый отдалённый от своих земель путь, где они вряд ли стали бы меня искать. Я надеялся найти корабль, отправляющийся на Сицилию или Мальту. Спрятаться в далёком уголке, где существование Франции считают лишь неподтверждённым слухом. Но что я увидел, достигнув Тулона, если не судно на якоре под флагом короля Англии? И я подумал — превосходно! Я всегда мечтал повидать мир за пределами долины Сены, а королю и месье Фуке никогда и в голову не придёт, что французский вельможа выйдет в море простым матросом, — рассмеялся он. — Да ещё и на английском корабле. Не сомневаюсь, что капитан Харкер имел подозрения о моих мотивах и положении, но он держал свои мысли при себе и был великодушным человеком. Когда я доказал, что могу быть полезен, починяя флаги, паруса и одежду, он больше не задавал вопросов.
Меня озадачил его необычный талант, и я спросил, как знатному французскому лорду удалось достичь мастерства в такой плебейской работе — женской работе, говоря начистоту. Граф ответил, что его отец тоже жил в изгнании из–за разногласий с могущественным кардиналом Ришелье. Он едва сводил концы с концами на одном чердаке в Люксембурге, когда его взгляд упал на проходившую по улице внизу белошвейку. Она оказалась восхитительной, сильной, откровенной и поразительно плодовитой, и вскоре стала графиней д’Андели. Пять лет спустя Ришелье был мёртв, старый король вскоре последовал за ним в могилу, объявили всеобщую амнистию, и бедная швея из Люксембурга внезапно оказалась обладательницей обширного осыпающегося замка Андели. Такая удача не ударила ей в голову. И она принялась обучать всех своих детей, в том числе и наследника её мужа, шитью и ремонту одежды, ибо, как она всегда говорила, одного поворота судьбы хватит, чтобы вернуть её потомство туда, откуда она пришла.
Мне достаточно хорошо была известна жизнь в изгнании и то, на какие крайности она вынуждает людей высокого происхождения, чтобы посочувствовать этой истории. Но моё изгнание завершилось, и я удивлялся тому, что Леблан — вернее, граф — продолжал терпеть своё. Я спросил, не слышал ли он о новостях, пришедших из Франции прошлой осенью. Фуке, раздувшись от важности, пригласил молодого короля Людовика в свой шикарный новый дворец Во–ле–Виконт. Людовик XIV осмотрел великолепные сады, подивился роскоши дома и полюбопытствовал, где именно его министр финансов взял средства на создание этого рая. В считанные недели Фуке был брошен в первую из ряда мрачных тюрем, а двадцать лет спустя — когда моя прогулка с графом д’Андели вдоль пустынного шотландского пляжа осталась давно в прошлом — король Людовик наконец достроил замок, превзошедший творение Фуке. Он до сих пор существует, остаётся чудом королевской роскоши и зовётся Версаль.
— О, поверьте, я знаю о падении Фуке и поднял немало кружек вашего отличного халлского эля в честь этого события, — ответил мой новый друг. — Мне также известно, что его преемником стал некий месье Кольбер, всегда бывший хорошим другом моего отца. Но французский двор — гнездо гадюк, капитан, и я всё ещё не уверен в том, как меня примут. — Он посмотрел на море, туда, где за низким полуостровом виднелись мачты «Юпитера». — И, честно говоря, я не спешу расставаться со своей новой жизнью. В ней нет ни удобств, ни слуг, что исполнят любую прихоть, но есть кое–что большее. Я почувствовал связь и взаимопонимание с ближними, какие, думаю, благородные господа вроде нас редко испытывают. В последние месяцы на мне не лежало тяжелой ответственности, я не решал проблем с арендаторами и урожаями, меня не заботили дела королей, придворных и знатных дам. Я пел и смеялся, много работал и пил. Я играл в кости с внебрачными детьми крестьян. Более того, я полюбил море. У меня даже возникло что–то вроде мечты стать капитаном военного корабля. — Тут он повернулся, хлопнул меня по спине и рассмеялся. — Кто знает? Может, однажды мы поплывем вместе, mon ami.