— Десять ревнивых мужей, точнее сказать, — фыркнул Ланхерн. — Он примчался к нам, сверкая пятками, в прошлом году, когда мы стояли в Тулонском заливе. Капитан Харкер в своё время оставил достаточно женщин и рогоносцев, чтобы узнать родственную душу, так что вписал его в судовую роль как дополнительного помощника парусных дел мастера, даром что тот глух и постоянно пьян.
— Mais oui[11], старшина. Теперь я благополучно служу на этом корабле, как Язон, коротавший годы в Коринфе. Я починяю паруса и флаги, да одежду матросов. Увы, иногда ещё заставляют грести, пытаясь сделать из меня моряка, поскольку англичане считают своей обязанностью нарушать покой французов. Но я почту за честь служить вам, капитан Квинтон, как служил капитану Харкеру, мир его праху.
К тому времени я понял две вещи.
Первое, и главное: эти ребята служили Джеймсу Харкеру так искренне и безотказно, как если бы он ещё находился среди них. Это его команда, вся до последнего матроса, и ни один капитан не способен был заменить его, в особенности такой молодой и плохо знакомый с морем, чьё широко известное невежество привело к потере его первого корабля почти со всем экипажем. «Юпитерцам» простительно было дружно дезертировать прежде, чем среди них окажется эдакий Иона.
Во–вторых, я отметил, что Роже Леблан выражается куда более элегантно, чем любой знакомый мне портной. Возможно, этого стоило ожидать во Франции, где мода является национальной религией, но я бы усомнился, что даже французские портные накоротке с классической литературой и говорят на таком хорошем английском. Даже столь безупречном, что Леблан[12] должен был осознавать многозначность выбранного для себя имени, а я готов был поклясться душами каждого Квинтона вплоть до Адама, что при рождении его звали не так.
Наконец, мы поравнялись с «Юпитером», стоящим на одном якоре у мыса Гилкикер. Он всем — и вместимостью, и вооружением — походил на беднягу «Хэппи ресторейшн», корабль пятого ранга, с орудиями на одной закрытой палубе. Сходство с погибшим «Ресторейшн» было так велико, что я не мог со спокойным сердцем вступить на борт этого корабля. Мы прошли под его носом, украшенным фигурой льва, и вдоль левого борта к трапу, закреплённому в середине корпуса. После сближения в шлюпке подняли вёсла, и с палубы нам сбросили канат. Я ухватился за трап и выбрался из шлюпки. Проглотив комок в горле, я ступил на палубу своего нового корабля и снял шляпу перед королевским вымпелом на корме. Моё прибытие ознаменовал свист боцмана «Юпитера», загорелого одноглазого уоррент–офицера, который значился в списке герцога Йоркского как ветеран последнего флота короля Карла. Он был родом из Уэльса и носил традиционное родовое имя Маредид ап Ллевелин ап Иен Гох ап Давид Брюнфелин. Спустя все эти годы я не совсем уверен, удалось ли мне или герцогу Йоркскому — ныне почившему королю Якову II — правильно запомнить его имя. Я, безусловно, не был способен это произнести и, подобно всей остальной команде, быстро стал называть его боцманом Апом.
На палубе по обе стороны от грот–мачты выстроилась та часть дежурной вахты, которую удалось собрать. Передо мной стояло около пятидесяти человек, меньше половины команды численностью в сто тридцать душ. Все были одеты в какое–то подобие формы: синие хлопковые куртки, синие шейные платки и красные шерстяные шапочки. В отличие от несчастных с «Хэппи ресторейшн» почти год назад, эти хотя бы стояли навытяжку с непроницаемыми лицами. Лишь немногие нарушили построение и разглядывали меня подозрительно, как и я, должно быть, разглядывал их. Я не мог подавить предательских мыслей при виде каждого нового лица: «Это ты убил Харкера? Или ты? А теперь убьёшь и меня?» Я тайно ругал себя за такую необоснованную подозрительность. В действительности куда более оправданной для этих людей при виде их нового капитана была бы жуткая мысль: «А ты убьёшь нас, капитан Мэтью Квинтон, как убил моряков с «Хэппи ресторейшн»?»
Во главе команды стоял некто даже моложе меня, одетый в шикарный зелёный камзол и широкополую шляпу с огромным пером, почти достигавшим его плеча по последней лондонской моде. Высокий парень, хотя и пониже меня. На его широком веснушчатом лице не было и намёка на улыбку. С упавшим сердцем я заметил всю силу его враждебности.
Он снял шляпу, глубоко поклонился и произнёс:
— Лейтенант Джеймс Вивиан, сэр. Добро пожаловать на борт корабля его величества «Юпитер». Если вам будет угодно последовать за мной на шканцы, капитан, вы сможете зачитать оттуда приказ о своем назначении.