Эмма Леопольдовна (зло и колко). Вы могли бы быть деликатнее, мой друг, и избрать в свои поверенные кого-нибудь другого, только не меня.
Остужев (пожимая плечами). А вы могли бы быть добрее, могли известить меня ранее об этой мерзкой продаже. Или вам угодно было отомстить мне? Так за что? Мы в течение целых двух лет нашей любви постепенно убеждались, что мы оба слишком ясно на все глядим, слишком мало в нас этой неуловимой дымки, без которой любовь теряет всю свою прелесть. Вы очень красивы, значит, наш разрыв не мог задеть вашего самолюбия.
Эмма Леопольдовна. Нет, мое самолюбие выше этого. А дымка… может быть, она была важна для вас, а для меня любовь…
Остужев. Верю. Что же, любил я вас долго…
Эмма Леопольдовна. Ну, не особенно, и скорее… из вежливости и от нечего делать.
Остужев (целуя ее руку). Обожаю умных женщин.
Эмма Леопольдовна (отдергивая руку). Ну, без нежностей. Теперь можете целовать ручки Кэтт, а у меня в руках вещь для вас довольно опасная.
Остужев. Какая? Месть? Станьте выше ее, не мстите, а радуйтесь, что меня посетило глубокое чувство. Случись это с вами, я первый поздравил бы вас.
Эмма Леопольдовна (заливается хохотом). Ха-ха-ха… Я говорила, что вы интересны… Сильное чувство… Ха-ха-ха… Вы струсили, когда увидели, что вместо легкого флирта девушка могла вас полюбить, и удрали за границу. И теперь, неужели вы думаете — я верю вашим страданиям? Настоящим? В вашей натуре хватать все, комкать, выжать все соки для своего удовольствия и бросить под тысячью самых тонких психологических предлогов. Вся ваша жизнь — жизнь паразита. Вы всегда жили чужими чувствами, чужими радостями, чужой тоской, мучениями, словом, чужими соками. Месть — это слишком высоко сказано. Мне хотелось насолить вам за вашу бесцеремонную смену страстей и привязанностей. Не все вам философствовать и разбирать с литературной точки зрения, анализировать, что ли — как вы там говорите? — чужие чувства. Помучайтесь-ка сами. За два года ее верности мужу самый отъявленный скептик прозакладывает голову, и эти два года вам нелегко достанутся. Вы, мой друг, наказаны. Вы, друг мой, опасно влюблены.
Остужев. Правда. Отвратительнее всего, что вы говорите правду… (Молча ходит, потом останавливается.) Так два года? Это невозможно.
Эмма Леопольдовна (играя веером). Что такое Кэтт? Я ею очень интересовалась, когда еще ревновала вас, и узнала ее хорошо. В ней много натуры. Она горяча сердцем, холодна по воспитанию, горда и самолюбива. Пока ее сердце молчит. Она готова была полюбить вас, но… Тут много «но».
Остужев. Хоть одно.
Эмма Леопольдовна. Извольте. Первое — вы трус в любви.
Остужев (пожимая плечами). Вам лучше знать.
Эмма Леопольдовна. Второе — вы метафизик. Вы строите все очень тонко, сложно, когда надо просто взять и поцеловать. Вот вам за это и нос, длинный нос. Я этому очень рада.
Остужев. Ну хорошо, я оправдываться не стану. Но это золотое бревно…
Эмма Леопольдовна. Люди часто сильны своею глупостью. И, кроме того, миллионы тупы, грубы, но — величественны.
Остужев. Еще бы! Особенно для женщины. И еще для ростовщика.
Эмма Леопольдовна. Вы взбешены до дерзости. Никогда вы не доставляли мне такого удовольствия. Впрочем, Кэтт вы напрасно обижаете. Разбирали ли вы, тонкий психолог, жизнь и душу девушки до того, как ее выдадут замуж? Не станем говорить вообще, возьмем Кэтт. Она попала чуть не с пеленок в мир вашей золотой Москвы. Любочка Рыдлова с ней растет, играет, учится, потом с ней выезжает, танцует, они inseparables, они окружены десятком-другим таких же золотых девочек. Над ними золотые папаши, мамаши, бабушки, дедушки. Золотом измеряется право на шалости и на прихоти, за золото покупаются или красивые, или знатные, или тоже золотые мужья. Золото воздвигает средневековые замки на Таганке, я говорю рифмами… Чем больше золота, тем больше внимания, чем меньше его, тем больше незаметных капелек того неуловимого оскорбительного предпочтения, которое дают другим… Прибавьте к этому мисс тетушку, послушайте разговоры, нарисуйте себе беднягу отца в сапогах в четыре рубля и в черной паре в тридцать восемь рублей. Этого отца знакомые ее круга не узнают на улице, и… кто знает, может быть, она сама когда-нибудь не посмела узнать. А первый друг, Любочка, или второй друг, Эммочка, — это я — показывают свои приданые брильянты или своих отборных мужей… А тут знаменитый литератор бежит от брака в ответ на начинающуюся любовь… А тут пикники, балы, выезды, театры, весь вихрь богатого безделья, и везде для нее этот ужасный, оскорбительный «второй» план при всей ее красоте, уме и гордости… И вдруг оказывается, что она может получить все за безделицу. Стоит только сделать то, что делают все, — выйти замуж, стать на золотую груду. Надо быть героиней, чтобы ждать при этом беглого литератора и не воспользоваться таким прекрасным случаем отомстить ему за его… обидную нерешительность.