– Он наш, – помнится, прошептала, потупив глаза. – И от этого я люблю его еще больше.
– Наш?
Грейс кивнула.
– Муж не знает об этом. Я думала, что проблема во мне, но это он неспособен был подарить мне ребенка. И до сих пор неспособен...
– Боже мой, Грейс! Наш ребенок. Я хочу увидеть его!
И снова кивок.
– Я все устрою. Просто дай время...
И она привела Коннора в дом, выдав его за учителя музыки. Можно было устроить свидание где-нибудь в городе, но ей хотелось, чтобы отец повидал мальчика без назойливого внимания гувернантки, которую в этот раз она отослала по каким-то делам. Но вернувшийся де Моранвилль будто с цепи сорвался: погнал Коннора прочь, осыпая гостя проклятиями и оскорблениями. Казалось, догадывался о чем-то... А может быть, и догадывался: с того первого дня, как они встретились с Коннором в парке, в Грейс снова проснулись старые чувства, и скрывать перемену в себе не получалось. А муж глупым не был... Он тогда сделал то, что положило конец ее доброму к нему отношению – он грубо взял ее прямо в библиотеке, повалив спиной на бювар и трактат Дэвида Юма о человеческой природе. Его грубый край впивался ей в спину снова и снова, так что синяк еще месяц держался на коже, напоминая об совершенном над нею насилии...
Грейс, с губой, прокушенной до крови, поняла тогда, что терпеть этого более не намерена.
Навела справки о том, как добиться развода и заявила супругу, что намерена расторгнуть их брак. В тот первый раз он выслушал ее молча... и улыбнулся. Решил, должно быть, что она несерьезно, так, припугивает его для острастки.
Но Грейс не шутила...
– Позволь мне уехать и забрать сына.
– Ни за что! Уезжай, если хочешь, но ребенка ты не получишь.
– Это мой сын!
– И мой тоже.
Ей тогда до затмевающего разом безумия хотелось уничтожить де Моранвилля и она вдруг призналась:
– А вот в этом ты ошибаешься: он только мой. Мой и того, кого я люблю... И это, определенно, не ты.
Страшные глаза мужа, обхватившего ее шею рукой, Грейс еще долго являлись в кошмарах. Такой неистовой злобы она прежде не видела у людей...
– Лжешь... мерзкая тварь, – процедил он искривившимся ртом. – Анри – мой.
Она, наверное, задыхалась, так легко сделалось враз во всем теле и так светло на душе. Как бывает, должно быть, в преддверии рая!
Она улыбнулась.
– Тешь себя этой мыслью, если желаешь, но правда в том, что это ты, а не я пустоцвет. Твое семя мертво! Будущее рода де Моранвиллей зиждется на ребенке другого мужчины. – Она сфокусировала глаза. – И если отпустишь меня, об этом никто не узнает!
Пальцы, сжимавшие шею, разжались.
– Шлюха, ты не посмеешь опозорить меня! Только попробуй сказать о разводе, и я...
– Что ты? Задушишь меня?
Они с убийственной ненавистью глядели друг другу в глаза.
– Что, если и так? Любой суд оправдает меня: ты запятнала мое доброе имя своим блудодейством и хотела увезти сына. Все будут на моей стороне!
– Это мой сын, будь ты проклят, де Моранвилль!
– Ай-яй-яй, – посетовал ненавистный супруг, – твой любовник прескверно влияет на тебя, дорогая. Кто он, сапожник или столяр? Слышал, они крайне не воздержанны на язык.
Зарычав, Грейс кинулась к мужу, выпустив ногти, как дикая кошка, но он заломил ее руки, сделав больно до слез.
– Отпусти меня, – взмолилась она, имея в виду не этот конкретный момент, а их удушающий брак, но супруг, откинув прочь ее руки, презрительно кинул:
– Конечно, моя дорогая. Как пожелаешь. – И тут же добавил: – Не вынуждай меня вести себя с тобой грубо!
Грейс поняла, что по-доброму с мужем не сладить и начала доводить его, как могла: изничтожала так или иначе все, что ему было дорого. Желала вынудить этого монстра отпустить ее... Пусть бы хотя бы просто разъехаться, если не развестись, она и на том была счастлива бы, но мерзавец терпел ее выходки и сдаваться не собирался.
А в тот вечер, ставший для них роковым, неожиданно произнес за обедом:
– У меня на кону важная сделка, а потому крайне важно, чтобы моя репутация оставалась незапятнанной, понимаешь? Мы устроим пышный прием, и ты станешь его украшением. Все не только увидят, какая мы дружная пара, но еще убедятся, что ты, вопреки пустым слухам, в добром здравии. И уме.
А она зашипела:
– Я не стану играть в твои игры. Сам развлекай своих гостей и партнеров!
Он, ясное дело, не сомневался, что она так ответит – все было заранее решено: мисс Харпер получила разрешение провести вечер вне дома, ее камеристка, которая, как оказалось, помогала Мишелю, убедила ее лечь пораньше и накапала успокоительных капель и, стоило ей уснуть, разбудила Анри, одела его и вывела в сад, где дожидался де Моранвилль, чтобы отдать мальчика людям, которые увезут его в неизвестном ей направлении.