– Никак нет, в баре.
– Что в баре?
– Задержание осуществил в баре.
– Погоди. Ты сам присутствовал на убийстве?
– Нет, сеньор комиссар. Но выстрелы слышал.
– Откуда же ты знаешь, что тот, в баре, убил этого?..
– Вот, сеньор комиссар… – Пабло протянул ему паспорта и бумажники. – Один убитого, другой – задержанного.
– Святая Мария!.. – пробормотал комиссар и полез в карман. – Ты, надеюсь, хотя бы наручники на него не надевал?..
Пабло виновато потупился.
– Смерти моей хочешь? – шёпотом сказал Посседа и достал из кармана таблетку мелипрамина.
– Откуда же я мог знать?.. – так же шепотом ответил Пабло. – У него ведь на лбу не написано, что он эмбахадор[4] русо!
– Он – эмбахадор?.. – комиссар выронил таблетку.
– Да не эмбахадор, – Пабло поспешил успокоить комиссара. – Какой он эмбахадор. Так, какой-нибудь секретарио если что не хуже.
– Консула требовал? – спросил комиссар и достал из другого кармана таблетку пропазина.
– Какой консул, сеньор!.. Парень со страху язык проглотил. Не каждый день такое видишь своими глазами.
– Что видишь? – спросил комиссар, подозрительно посмотрев на “мендосу”, которую дон Пабло всё ещё держал в потной лапе.
– Убийство, сеньор.
– Так он убил или он видел?.
– Со всей вероятностью утверждать не могу, сеньор. Однако, сами посудите: кому ещё, если не ему?..
– Оружие при нём было?
– Не было.
– Во всяком случае, он свидетель… – зловеще пробормотал Посседа и нагнулся над трупом – Что с орудием убийства?
– Смеётесь, сеньор… – Пабло посмотрел на всё прибывающую толпу зевак.
– Застрелен профессионально, – сказал Посседа. – Две пули – и обе в сердце.
Пабло потрусил в бар, вынимая на ходу ключ от наручников.
Заодно он вытащил из нагрудного кармана пачку заработанных за день купюр и засунул её поглубже в карман брюк. Мало ли что.
Несмотря на строгое предписание «всем оставаться на местах», бар, конечно, опустел. Не каждый день почти у тебя на глазах убивают человека: как тут не воспользоваться возможностью смыться, не заплатив? Да оно и кстати, потому что в полумраке коридорчика перед вытаращенными глазами сержанта первой категории из воздуха материализовалась ещё одна купюра и жаркий голос прошептал ему в мокрое ухо:
‑ Всего пару слов для радио, господин сержант!
Пабло посуровел, вздохнул, покачав брюхом, и потянулся за деньгами.
Глава 2. День Физкультурника
Да, блондинки есть блондинки, а брюнетки есть брюнетки, и им не сойтись никогда даже в своих крайних, блин, проявлениях. В то время как брюнетка, истекая соком, поёт не своим голосом, распахнув ворота с такою силой, что створки на хрен слетели с петель, блондинка лежит себе, тихо постанывая, смежив ресницы, плотно сжавши ноги, будто ни ухом ни рылом не ведает, что у неё там скворчит и булькает, для кого там готовится весёлое воскресное пиршество.
Если, конечно, это не поддельная блондинка, которых в стране вечных субтропиков конъюнктура рождает сотнями тысяч.
На сей раз попалась настоящая. Перед тем как шаррршавой ладонью раздвинуть ей ляжки и засадить в пылающее чрево побагровевшего от натуги Степана Ивановича, старший лейтенант Пупышев бросил быстрый взгляд на секундомер своей “сейки”. Пятьдесят восемь минут с копейками. В норматив уложился.
Растет мастерство, с удовлетворением подумал Пупышев, сразу достав Степаном Ивановичем до самого дна, отчего девушка выгнулась дугой и даже открыла на секунду глаза, как бы с целью “остановить мгновение”, зафиксировать в памяти сладкую картинку, но тут же закрыла их, чтобы долго не открывать.
Скажем сразу: не всегда удавалось укладываться в норматив. Бывали и проколы. Бывали просто жуткие проколы. Одну американскую туристку в Кампече ему пришлось уламывать аж три с половиной часа подряд. И то: горизонтальное положение она приняла только после того, как они усидели на двоих чуть не литр самогонки, которая здесь называется “скотч”, и это в корне неправильно, потому что после литра этого “скотча” естественным манером не “скотчется” ни фига, только тантрические фокусы и спасают от провалу и позору. Впрочем, американка, как потом выяснилось, до встречи со Степаном Ивановичем баловалась лесбийской мерзостью. Но это ни в коей мере не оправдывает старшего лейтенанта. Даже то, что Степан Иванович её от лесбийской мерзости как будто отвратил, во всяком случае, она поклялась больше к бабам до конца жизни не прикасаться, а искать себе мужиков, вот таких как старший лейтенант, даже это нисколько не оправдывает Ивана Пупышева. Эх, старлей, зря, выходит, Родина тебя кормила-одевала, водкой вспаивала, в портянку пеленала, не оправдывашь ты её надежд…
Виноват!..
Ладно, иди…
Встал, пошёл.
Однако вот уже четыре месяца старлей доверие Родины оправдывал, железно укладываясь в норматив. Железно. И ни разу не облегчил себе задачу, ни разу не возложил лукавый глаз на брюнетку. Хотя именно брюнетки снились ему по ночам. Они возникали в туманных его сновидениях, манили чёрными лобками в океаны наслаждений, рыдающий Степан Иванович безнадёжно буровил матрац.
Приходилось в такие ночи старшему лейтенанту Пупышеву вскакивать с постели на пол и отжиматься по тысяче раз и больше, чтобы рухнуть в сон без сновидений, чтобы утром вскочить бодрым, с лёгким подёргиванием в грудных мышцах и крыльях, и лететь вдоль по пыльным жарким улицам Монтеррея, отворачивая морду от брюнеток, и делать вид, что ничего кроме торговли стройматериалами его в этой жизни не колышет.
А по воскресеньям…
Ненавистные блондинки.
В последнее время он завязал делать это в Монтеррее, памятуя старинную русскую заповедь: “не шали где живёшь не живи где шалишь”. Благо, дела шли, и денег слетать на полдня куда-нибудь за тыщу вёрст киселя блондинистого похлебать хватало. Монтеррей – город маленький. Полтора миллиона населения – считай, все блондинки наперечёт. А брюнетку – ни-ни.
И не столько потому ни-ни, что это значительно облегчило бы старшему лейтенанту учебно-боевую задачу, а, главным образом, потому, что где-то среди брюнеток по этой стране ходит та самая его Единственная, та, ради которой он уже четвертый год парит яйца в грёбаных субтропиках, не имея другой задачи кроме как не растерять квалификацию…
Конечно, математический шанс невелик на неё наткнуться. Кто спорит. Для гражданского лица – просто смехотворный шанс, отрицать не будем. Но Пупышев – не гражданское лицо. Они здесь со Степаном Ивановичем, как Никита Карацюпа со своим суперпсом, интересы Родины блюдут. Стало быть, нету у них на ошибку ни малейшего права. Стало быть, тренироваться им только на блондинках, мастерство своё растить, пока рога не вострубят и не призовут двух братанов к исполнению воинского долга, и тогда уже – встал, пошёл.
Обессиленный двухнедельным воздержанием, Иван “отыграл первый тайм” уже на тринадцатой минуте. Но Степан Иванович от этого не ослаб и не увял, а, наоборот, взъендрился, скинув балласт, сделался ещё более крепок и игрив. Таперича дело пойдёт веселее.
Блондинка под ним тоже кончила в первый раз, заскворчала, пошла первыми судорогами. Пора перевернуть её на живот, и сделать это красиво, не вынимая “флейты из футляра”, как и положено бывшему кэмээсу по офицерскому многоборью.
И получилось. Хотя блондинка, очевидно, никаким кэмээсом по офицерскому многоборью не была.
С ладонями беда. Шаррршавые, как верблюжье копыто, блин. Хоть в белых перчатках с бабой ложись, как генерал. Он с самой Академии их пемзой трет, а что толку. Ни погладить бабёнку, ни ручкой ей с изяществом помахать на прощание, ни в причинное место толком слазить. Сколько лет уже, как с турника спрыгнул, а…
Да нет, и турник не так виноват, как колхозное детство босоногое. Да. Да-с.
Никогда никого бы не удивило состояние рук Ивана Пупышева, если Иван Пупышев Иваном Пупышевым бы и оставался. Но нет – выпала ему судьба, прямо скажем, неординарная. Выпала ему дурища-судьбища ни с того ни с сего из простого русского парня вдруг превратиться в боливийского беженца и фамилию начиная с двадцати двух лет носить – Досуарес. Спасибо, имя оставили. Иван Досуарес, блин! Не Иван Пупышев, российская Федерация, а Иван Досуарес, блин, Маньяна!..