Народу на похоронах было много, потому что Клод позвал всех своих приятелей и целую ватагу певчих из хора. А еще Клод отыскал где-то удивительную греческую вазу – для праха, всю в обнаженных танцующих юношах. Оказывается, Клод продумал целую церемонию с прахом и этой вазой, красивую и романтичную.
Но сначала Клод произнес прекрасную речь и сказал, что «это» не что иное, как увлекательное путешествие. А еще Клод сказал, что Лестеру хотелось бы, чтобы все именно так это и восприняли, и надо делать так, как «он» бы этого хотел.
Поэтому никто не рыдал, все держались стойко, а потом Клод достал бутылку какого-то очень редкого старого вина и сказал, что все должны выпить – в память об ушедшем.
Все выпили, а затем следовало спеть, только не поминальные песни, а что-нибудь, что любил он, например «Путь далек».
Все спели, а потом выпили еще немного вина. Но вина всем не хватало, поэтому его перелили в кувшин и добавили джина.
Тут Клод опять завел беседу о философии. Но пока он разглагольствовал, пришел один танцор по имени Осмер с бутылкой абсента, который решили тоже вылить в кувшин и выпить. Абсент выпили, и Клод хотел продолжить свою речь. Но тут некоторым гостям стало казаться, что Клод слишком уж щеголяет своей философией, будто больше ни у кого философии нет. Поэтому гости разобиделись и принялись рассказывать, каждый про свою, отчего получилась полная неразбериха, потому что кто-то был за «Новую мысль», кто-то за оккультизм, кто-то за кришнаитов. И разговора не получалось.
Тут Клод ненадолго исчез и вернулся, облаченный, как греческий танцор, босой и с повязкой на голове, – он собрался начать церемонию погружения праха в прекрасную вазу, достойную ее содержимого. Он пытался призвать гостей к порядку, но все уже давно занялись своими делами, поэтому Клод сказал довольно иронично: «Что ж, если никто не возражает, продолжим похороны».
Оказалось, что гости все еще обижены на Клода, и один из гостей хлебнул для храбрости и заявил: «Меня от тебя просто тошнит!»
От такой наглости все притихли. Но Клод взял себя в руки и сказал: «Что ты имеешь в виду? Как это – тошнит?»
Тут этот гость хлебнул еще и выложил ему все, что он на самом деле думал о покойном. Все, кроме Осмера, потеряли дар речи. Оказалось, что Осмер весь вечер ждал такого поворота событий. И он сказал: «Ты совершенно прав. Он был низкий тип и ничего, кроме презрения, не заслуживает!»
Несколько мгновений Клод просто не верил собственным ушам, а когда наконец обрел дар речи, сказал: «Я это отрицаю!» Вместе с ним это начали отрицать еще несколько человек, и дело приняло опасный оборот.
Но тот, кто заварил всю эту кашу, спросил ехидно: «А как насчет того случая, когда он тебя стукнул щеткой для волос?»
На что Клод ответил: «Это была не щетка для волос, а зеркало. И оно, увы, разбилось».
Но тот не унимался: «A-а, значит, семь лет жди одних несчастий!»
Клоду пришлось признать, что с зеркалом так действительно обращаться нельзя, тем более разбивать его о человека суеверного.
Тут вмешался Осмер и сказал: «А помнишь, как тебе пришлось от него запереться во избежание телесных повреждений? А он еще обложил дверь соломой и поджег?»
А потом еще один подлил масла в огонь и говорит: «А когда он в ресторане Чайлда обзывал тебя последними словами так, что все это слышали?»
Клоду ничего не оставалось, как признать, что так оно и было. Одно неприятное воспоминание влекло за собой другое, и в конце концов эта тема всем надоела, и никто не захотел даже взять себе что-нибудь на память, потому что кому захочется вспоминать такого человека. Тут все ринулись искать эти сувениры, и Клод босой ногой наступил на вазу с прахом. Это оказалось последней каплей, ведь у Клода нервы и так были на пределе. Он заорал: «Да будь он проклят!» – и высыпал пепел в раковину, на чем похороны Лестера и завершились.
Глава 14
Кругосветное путешествие оказалось для Чарли Брина очень познавательным, потому что именно в нем он приобрел обширные знания о саке, мескале, водке и гаоляне. Но в конце концов напитки всех стран и народов стали на нем сказываться, и он оказался в больнице в Шанхае. Но даже во время лечения от белой горячки, когда всем другим мерещатся всякие экзотические животные, Чарли мерещилась Дороти. И сопровождающий сообщал матери Чарли очень неутешительные новости.
Но Чарли с сопровождающим добрались наконец до Сан-Франциско, и миссис Брин отправилась в Калифорнию их встречать, все-таки лелея надежду, что Чарли излечился. Собственно говоря, белая горячка ее мало пугала, она опасалась только Дороти. Потому что она как-никак была матерью и испытывала материнскую любовь, а если бы ее единственный сын женился на девушке по своему выбору, он вполне мог бы на веки вечные оказаться за пределами их круга.