Но похоже, что мать мистера Споффарда довольно глуховата, потому что она пользовалась слуховой трубкой, так что я не могла не услышать довольно многое из того, что говорила обо мне мисс Чэпмен, даже если это и не такой хороший этикет — подслушивать чужие разговоры. Кажется, мисс Чэпмен называла меня «это существо», и еще она говорила, что именно я была причиной того, что голова у ее сына в последнее время забита чем угодно, только не заботой о матери.
Ну и тогда мать мистера Споффарда взглянула на меня раз, другой, хотя это не такой уж хороший этикет — разглядывать человека. А мисс Чэпмен все продолжала говорить о чем-то матери мистера Споффарда, и я услышала, как она упомянула Вилли Гвина, так что я думаю, что мисс Чэпмен навела обо мне некоторые справки, и мне кажется, что она слышала о том, что вся семья Вилли Гвина довольно долго беседовала со мной и уговаривала не выходить замуж за Вилли в обмен на десять тысяч долларов.
Так что мне бы хотелось, чтобы мистер Споффард представил меня своей матери прежде, чем она будет набита предубеждениями. Потому что мне начинает казаться, что одно событие нагромождается на другое, тогда как я почти на грани нервного срыва, и у меня до сих пор не было времени на то, чтобы последовать советам, которые дает девушкам доктор Фрейд.
Так что сегодня вечером я собираюсь сказать мистеру Эйсману, что хочу пораньше лечь, и после этого отправиться на прогулку с мистером Споффардом, чтобы посмотреть на природу. И тогда он, возможно, скажет, наконец, что-нибудь определенное, потому что ничто так не располагает джентльмена вести себя определенно, как прогулки на природе, особенно при луне.
Итак, вчера вечером мы с мистером Споффардом довольно долго гуляли в парке, но на венском языке это называется не «парк», а «Пратер». Ну и Пратер — это действительно божественно, потому что он почти такой же, как Кони-Айленд, но в то же время он в лесу и весь набит деревьями, и там есть довольно длинная дорога для людей, которые гуляют на лошадях с колясками.
Ну и оказалось, что мисс Чэпмен очень много наговорила обо мне матери мистера Споффарда. И похоже, что она наводила обо мне справки, и я была действительно удивлена, услышав все те слухи, которые мисс Чэпмен, похоже, разузнала обо мне, за исключением того, что мистер Эйсман занимается моим образованием.
И тогда я сказала мистеру Споффарду, что я не всегда была такой хорошей, как сейчас, поскольку мир был полон джентльменов, которые были не чем иным, как волками в овечьей шкуре, и которые только и делали, что злоупотребляли доверчивостью девушек. Ну и я и в самом деле не могла удержаться от слез. А потом я рассказала мистеру Споффарду, какой совсем малышкой из Литл-Рока я была, когда впервые его покинула, и тогда даже у мистера Споффарда на глазах появились слезы.
И еще я рассказала ему, что происхожу из очень, очень хорошей семьи, потому что мой папа был очень интеллектуальным, и он был очень, очень выдающимся, и все в городе всегда говорили, что он очень интеллектуальный. И еще я сказала мистеру Споффарду, что, когда я покинула Литл-Рок, я думала, что все джентльмены ничего другого не желают, кроме как защищать нас, девушек, а к тому времени, когда я выяснила, что не так уж сильно они этого хотят, было уже поздно.
А потом мистер Споффард долго плакал. И тогда я рассказала ему, как в конце концов я перевоспиталась, читая все, что писали о нем в газетах, и когда я увидела его в «Восточном экспрессе», я подумала, что это — судьба. И еще я сказала мистеру Споффарду, что думаю, что девушку, которая жила неправильно, а потом исправилась, можно считать более правильной, чем ту, которая родилась сразу правильной и с которой никогда ничего не происходило. Ну и тогда мистер Споффард нагнулся и поцеловал меня в лоб поцелуем, полным благоговения, и сказал, что я сильно напоминаю ему девушку, которая получила огромную известность благодаря Библии и которую звали, кажется, Магдалина. Ну и потом он сказал, что он и сам пел когда-то в церковном хоре, так что кто он такой, чтобы первым бросить камень в такую девушку, как я?
Ну и так мы катались по Пратеру, пока не стало совсем поздно, и это действительно было божественно, потому что светила луна, и мы говорили о морали, и все оркестры в Пратере играли в отдалении песню «Мама любит папу». Потому что «Мама любит папу» только что дошла до Вены и все, похоже, были от нее без ума, хотя в Америке она и устарела.