Лео, как обычно в это время, сидел на бочке в углу покосившегося сеновала. Это место ему нравилось: он был вместе со всеми, но все же поодаль. Он наблюдал, не участвуя в действе, он видел лица, руки, которые двигались все живее, то и дело проникая на запретную территорию: ковыряли в носу, гладили груди, чесали промежность, касались бедер… Лео гадал, что будет происходить ночью — кто поругается, кто подерется, кто поссорится, когда гармошка Барона Джаза умолкнет, а свет нового утра разоблачит проступки ночи.
Из угла Лео было видно, что Генри и один из здоровяков сыновей Нильса-Эрика этим вечером положили глаз на одну и ту же девчонку. У Нильса-Эрика было больше всего домиков на острове, он сдавал их отдыхающим, а эта девушка была одной из приезжих, и Лео знал, что сыновья Нильса-Эрика дружно дрочат в сарае, как только девчонка выходит на скалы в купальнике. Пацанам не хватало девчонок: в Кохколма было несколько, но, по слухам, они собирались вскоре переехать в город. Так что они использовали любую возможность.
Сыну Нильса-Эрика теперь во что бы то ни стало нужно было побороться на руках, на пальцах, толкнуть бревно или перетянуть веревку с Генри, чтобы разрешить спор, — обязательно на глазах у девчонки. Один должен выйти из игры, так заведено. И девчонка не возражала.
Лео наблюдал за действом с высоты своей бочки без особого восторга. Он боялся, что сыновья Нильса-Эрика всыплют Генри по первое число: эти здоровые чурбаны уже и водку попивали. К ночи сеновал превратился в сплошную кашу из пьяных рыбаков, квохчущих бабенок, хихикающих девчонок, скандалящих приезжих и тех, кто уже уснул прямо за столом или удобно пристроившись на чердаке. Генри с рыбацким сыном вышли в ночь, чтобы выяснить, кому достанется девушка, а Лео не решился пойти за ними. Он был почти уверен, что Генри придется уступить.
Когда Барон Джаза сыграл последний вальс — нашлись и те, кто еще был в силах танцевать, — маленький ботаник выскользнул с сеновала. Оказавшись под ночным небом, он вдохнул густой летний воздух, влажный и тяжелый, и отправился в лес. Он хотел побыть наедине с собой и подумать о разных вещах, которые волнуют десятилетних мыслителей. Может быть, он гадал, каким недугом страдают отсталые мальчуганы, что с ними не так. В медицинских книгах Лео видел фотографии уродов с огромными головами и с малюсенькими головками размером с булавочную головку, с огромными носами и вообще без носов, людей без рук и с длиннющими ногами, людей с одним глазом и без рта. Вариантов было множество, и Лео знал некоторые болезни, названия которым дали знаменитые врачи, выяснившие, в чем причина недуга. Имена были иностранные, часто немецкие. Может быть, Лео сумел бы выяснить причину болезни Стормёнских мальчишек — болезни Моргана, — чтобы их тоже вылечили. А может быть, ему предстояло обнаружить доселе неизвестный цветок — Morgana morgana — и прославить свое имя бесконечным эхом, отзывающимся на устах до тех пор, пока тычинки и пестики трудятся, а земля вертится.
Лео шел, погрузившись в детские честолюбивые мечты, когда гармонь на сеновале издала последний звук. Народ стал расходиться, девчонки хихикали, мечтая собрать цветы, чтобы положить под подушку. Лео повернул назад и побрел к праздничному сеновалу. Когда он пришел, там никого не было, огонь на дворе погас, и тонкая струйка дыма поднималась к совсем уже светлому небу. Лео в одиночестве отправился к домам на скалах; здесь и там раздавались взрывы смеха и приглушенное хихиканье, но его это не волновало. Смеялись не над ним.
Присев на скале, Лео стал наблюдать восход с обычным для него сосредоточенно-серьезным выражением лица, как вдруг на воде показалась просмоленная лодка, в которой сидели Генри с той самой девушкой. Они отплывали от причала, Генри сидел на веслах, а девчонка лениво растянулась на палубе. Значит, Генри победил. Сын Нильса-Эрика получил по носу. Лео не мог не признаться себе, что гордится братом. Генри его не видел: он вообще ничего не видел, кроме девчонки, и старался грести как настоящий мужчина. Лодка направлялась к шхерам.
Этой ночью детям позволяли гулять сколько вздумается. Казалось, некоторым родителям только того и надо было: слишком тонкие стенки разделяли спальни. Лео решил погулять еще немного, ему совсем не хотелось домой. Он ничуть не устал, сна не было ни в одном глазу, одиночество ему нравилось, никто к нему не приставал с вопросами, никто не командовал. Лео был свободен. Он мог сидеть на камне, сколько ему хочется, чувствовать, как солнечные лучи медленно нагревают скалу, и мечтать о том, о чем хочется помечтать. Лео видел, как лодка Генри-чаровника пересекает залив: до чего же быстро он вдруг научился грести! — и направляется к укромному местечку. Этому Генри досталось все отцовское обаяние. Так, по крайней мере, говорили Стормёнские старушки. Барона Джаза на острове любили, особенно в день солнцестояния, когда он играл на гармошке и кокетничал с тетушками.