— Сколько?
— Двадцать пять; может быть немножко больше.
— Значит, по-твоему, мы проехали только тридцать пять миль?!
— Да.
— Не может быть! У тебя неверная карта.
— Конечно, не может быть! — прибавляет другой недобродетельный голос. — Ведь мы едем с самого утра.
— То есть с восьми часов. Мы выехали позже, чем хотели.
— В три четверти восьмого!
— Ну, в три четверти восьмого; и несколько раз останавливались.
— Останавливались, чтобы полюбоваться видом. Какой же смысл путешествовать и не видеть страны?
— И, кроме того, сегодня было так жарко, а нам приходилось подыматься по крутым дорогам!
— Я не спорю, я только говорю, что до Блазена осталось двадцать пять миль.
— И еще горы?
— Да. Два раза вверх и вниз.
— А ты говорил, что Блазен находится в долине.
— Да, последние десять миль представляют сплошной спуск.
— А нет ли какого-нибудь местечка между нами и Блазеном? Что это там на берегу озера?
— Это Титзее, совсем не по дороге. Нам бы не следовало так уклоняться.
— Нам вовсе не следует переутомляться — это даже опасно!.. Хорошенькое местечко это Титзее, судя по карте. Там, вероятно, хороший воздух…
— Хорошо, я согласен остановиться в Титзее. Это ведь вы сами решили утром, что мы доедем до Блазена.
— Ну, положим, мне все равно. Что там может быть особенно интересного в Блазене? Какая-то глушь, долина… В Титзее наверное лучше.
— И близко, не правда ли?
— Пять миль отсюда.
Заключение хором:
— Остановимся в Титзее!
В первый же день нашей поездки Джордж сделал важное наблюдение (он ехал на одиночном велосипеде, а мы с Гаррисом впереди, на тандеме).
— Насколько я помню, — сказал он, — Гаррис говорил, что здесь есть фуникулеры, по которым можно подыматься на горы.
— Есть, — отвечал Гаррис, — но не на каждый же холм!
— Я предчувствовал, что не на каждый. — проворчал Джордж.
— И кроме того, — прибавил Гаррис через минуту, — ведь ты сам не согласился бы ездить все время с гор: удовольствие всегда бывает больше, если его заслужишь.
Снова наступило молчание, которое на этот раз прервал Джордж:
— Только вы, господа, не надрывайтесь из-за меня.
— Как это?
— То есть, если будут встречаться фуникулеры, то не отказывайтесь от них из деликатности относительно меня: я готов пользоваться ими, даже если это нарушит стиль нашей поездки. Я уже целую неделю встаю в семь часов и считаю, что это чего-нибудь да стоит… Вообще не думайте обо мне.
Мы обещали не думать, и езда продолжалась в угрюмом молчании, пока его снова не прервал Джордж:
— Ты говорил, что твой велосипед чьей системы?
Гаррис назвал фирму.
— Это точно? Ты помнишь?
— Конечно, помню! Да что такое?
— Ничего особенного. Я только не нахожу в нем полного соответствия с рекламой.
— С какой еще рекламой?
— С рекламой этой фирмы. Я рассматривал в Лондоне перед самым отъездом изображение такого велосипеда: на нем ехал человек со знаменем в руке; он не работал, а просто ехал, наслаждаясь воздухом; велосипед катился сам собой, и дело человека заключалось только в том, чтобы сидеть и наслаждаться. Это было изображено совершенно ясно; а между тем твой велосипед совершенно ничего не делает! Он предоставляет всю работу мне; я должен стараться изо всех сил, чтобы он продвигался вперед. На твоем месте я заявил бы фирме свое неудовольствие.
Джордж был отчасти прав. Действительно, велосипеды редко обладают такими качествами, каких от них можно ожидать, судя по рекламе. Только на одном из рисунков я видел человека, который прилагал усилия к тому, чтобы ехать; но это был исключительный случай: за человеком гнался бык. В обыкновенных же обстоятельствах — как внушают новичкам авторы заманчивых плакатов — велосипедист только и должен, что сидеть на удобном седле и отдаваться неведомой силе, которая быстро несет его туда, куда ему нужно.
В большинстве случаев изображается дама — причем вы наглядно видите, что нигде отдых для ума и тела не может так гармонично сочетаться, как при велосипедной езде, в особенности по горной местности. Вы видите, что дама несется с такой же легкостью, как фея на облаке. Ее костюм для жаркой погоды — идеален. Правда, какая-нибудь старосветская хозяйка маленькой гостиницы, может быть, откажется впустить ее в столовую к общему завтраку, а недогадливый, но усердный полицейский пожалуй изловит ее и начнет закутывать, — но она на это не обращает внимания. С горы и в гору, по дорогам, которые способны изломать паровой каток, среди снующих экипажей, телег и народа — она мчится с ловкостью кошечки, прелестная в своей ленивой мечтательности! Белокурые локоны развеваются по ветру, прелестная фигурка невесомо возвышается на седле, ножки протянуты над передним колесом, одной ручкой она зажигает папиросу, в другой держит китайский фонарик, которым помахивает над головой.