Почему первый курс, интересно? Ведь Джессика старше на два года… (то есть на самом деле, конечно, на двенадцать, но эта оговорка уже не пришла Малколму в голову). Впрочем, у нее ведь день рожденья в октябре, а не в мае, как у самого Малколма — ее, возможно, отдали в первый класс на год позже. А может, она год после школы где-то работала, зарабатывая себе на учебу. В семье с тремя детьми, один из которых серьезно болен, денег, отложенных родителями, могло и не хватить…
Но так даже лучше. Так их разница в возрасте становится совсем минимальной.
От этих мыслей Малколма отвлек стук капель в окно. Опять чертов дождь…
Юноша остался сидеть в читальном зале, надеясь на улучшение погоды, но, похоже, дождь опять зарядил надолго. Впрочем, Малколм, конечно, не тратил время впустую. Вернув библиотекарше ненужный больше альбом, он спросил у нее книги из «списка Джессики». Хотя ноутбука у него с собой не было, оказалось, что он помнит несколько авторов и названий.
Библиотекарша выдала ему три книги. Малколм уселся за стол и разложил их перед собой, решая, с какой начать. Все три были, разумеется, в мягких обложках; ни одного из авторов он не читал прежде, хоть и запомнил их фамилии. Повинуясь внезапному импульсу, Малколм открыл ту, что справа. Джон Шепэрд, «Трещина» — Малколм сомневался, что когда-либо хотя бы мельком слышал о таком писателе, пока не обнаружил это имя на странице Джессики. Впрочем, если Шепэрд не писал фантастики, не так уж это и удивительно… Мельком порадовавшись отсутствию каких-либо посвящений и благодарностей — он терпеть не могу эту вечную манеру писателей платить долг вежливости полудюжине родных и знакомых, до которых читателям нет никакого дела — Малколм прочел первые строки: «За окном барабанил дождь. Осень в тот год тянулась невыносимо долго, словно издеваясь над Диком Морисом, ненавидевшим это время года…»
«Актуально», — усмехнулся про себя Малколм и перевернул книгу, желая взглянуть на аннотацию на задней стороне обложки. «Единственный роман Джона Шепэрда, трагически ушедшего от нас слишком рано и так и не узнавшего, что его книга будет опубликована…» Хм, подумал Малколм. Так вот почему он никогда не слышал это имя. Не похоже, чтобы единственный роман покойного Шепэрда стал бестселлером. Книга была издана крошечным тиражом каким-то мелким издательством, у которого, кажется, даже не было своего веб-сайта — во всяком случае, в выходных данных таковой указан не был. И читатели библиотеки, похоже, брали «Трещину» совсем не часто. Даже удивительно, как она вообще оказалась в университетской библиотеке и откуда о ней узнала Джессика… Но Малколм доверял ее вкусу больше, чем издательской аннотации об «образце тонкой и пронзительной психологической прозы», и стал читать.
Он оторвался от книги лишь несколько часов спустя, чтобы наведаться в университетскую столовую. Дождь к этому времени деградировал до мелкой холодной мороси, но погода все равно оставалась малоподходящей для прогулок на открытом воздухе; до заката было еще довольно далеко, но из-за обложивших все небо туч казалось, что уже темнеет.
Подкрепившись, Малколм сперва прошелся мимо своего корпуса общаги и, к радости своей не заметив никаких признаков света в окне — даже слабых отсветов от экрана смартфона — поднялся в свою комнату. Рика действительно не было, и Малколм удовлетворенно улегся на кровать с «Трещиной» в руках. Давненько ему не доводилось читать бумажную книгу, за исключением учебников — и Малколм почувствовал, что, несмотря на отсутствие привычных удобств типа контекстного поиска и настроек страницы, этот ретроспособ доставляет ему удовольствие. А еще у него мелькала мысль, что, возможно, этих же страниц касались и пальцы Джессики… и это было, пожалуй, единственным «физическим контактом», которого он бы хотел. Малколму хотелось бы видеть Джессику вживую, любоваться ее чудесным лицом не только на фотографии — но вот прикасаться к ней, даже просто брать ее за руку, было бы уже излишним. Так же излишним, как трогать прекрасную картину или скульптуру. Не говоря уже о… Малколм подумал с презрительной усмешкой, что Рика и ему подобных наверняка привела бы в ужас идея любить девушку, с которой в принципе невозможно заняться сексом. А вот он, Малколм, был счастлив, что их отношения с Джессикой всегда останутся абсолютно чистыми. Что физиологическая грязь, которой жаждала Кэтрин, исключена тут даже теоретически.
«Любить»? Он действительно произнес про себя это слово? Малколм почувствовал почти испуг, когда осознал это, но не стал лукавить сам с собой, пытаясь подобрать более нейтральный термин. Впрочем, это слово настолько истаскано и загажено неверным употреблением, что само по себе способно дезориентировать — если бы, конечно, он вздумал обсуждать эту тему с кем-то посторонним, а не с самим собой. Его чувство к Джессике, безусловно, не было грязным плотским влечением, которое унизило бы ее — но не было оно и преклонением сродни религиозному, которое унизило бы его (впрочем, второе, как показывает практика, с великой легкостью переходит в первое). Малколм не считал Джессику выше и лучше себя. Он считал ее равной себе — в неком высшем смысле, когда преграды теряют смысл и двое могут быть едины, в то же время оставаясь каждый собой. Как… атомы в молекуле, да. Соединенные одновалентной связью.
Малколм чувствовал что-то вроде легкого укора совести из-за того, что не пошел в парк поблагодарить Джессику за помощь с химией. Но с другой стороны то, что он читал как бы порекомендованную ею книгу, служило, в некотором роде, оправданием. И к тому же — так ли обязательно общаться с Джессикой на ее скамейке? Если она сумела подсказать ему ответы на тест, когда он сидел в аудитории, то, наверное, и его благодарность тоже могла почувствовать прямо оттуда? Или эта связь несимметрична? В конце концов, что он может знать о вещах, само существование которых несовместимо с мировоззрением, которого он придерживался всегда…
Открылась дверь, и вошел Рик. «Привет», — бросил он, снимая куртку. Малколм ничего не ответил и лишь поморщился, уловив донесшийся через всю комнату запах пива.
Но Рика, похоже, тянуло поговорить. Не наговорился, видать, там, где пил эту дрянь…
— Что читаешь? — осведомился он.
Малколм молча продемонстрировал ему обложку.
— И о чем это?
— О том, что люди — дерьмо, жизнь принципиально бессмысленна и ни надежды, ни выхода нет, — ответил Малколм с мстительным удовольствием. — И все человеческие представления, что это не так, суть самовнушенная иллюзия, которая может треснуть в любой момент. И именно страх заглянуть в эту трещину и увидеть там истину и есть главный подсознательный стимул человека. А деньги, слава, секс и прочая чепуха — всего лишь яркие заплатки, с помощью которых люди пытаются закрыть эту трещину и забыть о своем страхе. Но рано или поздно она настигнет даже тех, кто бежит от нее.
— Хмм… ну, наверное, чтение как раз для тебя, — усмехнулся Рик.
Малколм вновь не счел нужным отвечать. Хотя, по правде говоря, черный пессимизм Шепэрда казался чрезмерным даже ему. Да, наверное, в отношении обывательского большинства, «элементов пищевой цепи», как выражался Морис из книги, автор прав, но люди творческие — ученые, конструкторы, художники — составляют исключение. Неужели Шепэрд, сам будучи творцом, не чувствовал этого и считал собственную работу всего лишь бегством от осознания истины, от «трещины», таким же, как пьянство или распутство? А еще Малколма удивляло, что настолько депрессивное произведение понравилась Джессике, девушке с такой солнечной улыбкой и открытыми миру глазами. Впрочем, хорошо написанная книга может производить впечатление даже тогда, когда не разделяешь взгляды автора — и может быть, даже более сильное, чем когда эти взгляды совпадают и не становятся неожиданностью. А «Трещина» была написана действительно хорошо. Но Малколм понимал, почему она не стала и не станет бестселлером. Массовый читатель любит совсем другие идеи и сюжеты. Ему, впрочем, может понравиться даже и мизантропия — при условии, что герой-мизантроп гордо возвышается над презренной толпой подобно романтическому Люциферу, позволяя читателю ассоциировать себя именно с ним, а не с презираемыми им букашками. Но в том-то и дело, что Морис ни над кем не возвышался. Он признавал себя таким же «элементом пищевой цепи», как и остальные — все без единого исключения.