— Что ты получил за тест? — спросил вдруг Рик.
— «Отлично». А ты?
— «Удовлетворительно». А, все, что не «неуд» — все хорошо, — махнул рукой Рик. — Но ты крут. Я думал, ты пролетишь с тестом. В последнее время я как-то не видел, чтобы ты занимался. Уходишь сразу после занятий, приходишь уже ночью. Сегодня так и с последней пары свалил.
— Тебе-то какая разница, — пожал плечами Малколм, снова глядя в книгу.
— Да не, дело твое, конечно… — сразу сдал назад Рик.
— Думаешь, я продал душу дьяволу за отличные оценки? — продолжал с усмешкой Малколм. — И вместо того, чтобы делать ДЗ, хожу на черные мессы?
— А что, было бы прикольно, — хохотнул Рик.
— Заниматься можно, вообще-то, не только в этой комнате.
— Конечно, — согласился Рик. — Но ты свои книжки и тетрадки тут оставляешь.
— Ты что — роешься в моих вещах? — возмутился Малколм.
— Ни в чем я не роюсь! Ты сам из сумки все вытряхиваешь на стол или на кровать, когда уходишь.
Это было правдой. Малколм уже давно не таскал учебные пособия в парк, как делал в первые дни. Но ему не приходило в голову, что это может привлечь внимание. Чертов Рик, делать ему больше нечего…
— Тебя что — наняли за мной следить? — холодно осведомился Малколм.
— Никто меня не нанял! Так, просто спросил. Спросить уже нельзя?
— Спросить — можно, — Малколм решил все же слегка разрядить обстановку: — Анекдот знаешь? У адвоката спрашивают: «Сколько стоит ваша консультация?» — «Сто долларов за два вопроса. Какой ваш второй вопрос?»
— Ладно, намек понял, — усмехнулся Рик и, наконец, отстал.
На следующий день погода снова не радовала — было пасмурно и дул холодный ветер. Тем не менее, Малколм все же выбрался в парк (в такую пору практически пустой даже в самой обычно оживленной своей части, не говоря уже о восточном береге). Серое, подернутое морщинистою рябью озеро совсем не походило на ту чудесную синеву, отражавшую подсвеченные солнцем облака, которой Малколм любовался еще недавно. С ветвей облетали листья — в том числе и с тех, что укрывали шатром заветную скамейку. Скоро вместо живого полога, отгораживающего место их встреч от остального мира, останутся одни лишь голые ветки… Малколм стряхнул на землю сырые листья, нападавшие на скамейку, и уселся на свое обычное место. Поблагодарив Джессику за тест, он немного помолчал и добавил:
— Знаешь, я ужасно рад, что ты… — он чуть было не сказал «живая», но поправился: — реальная. Что ты не моя фантазия. Хотя я все равно не верю в эти поповские глупости про небеса и все такое. Ты ведь не ходишь сейчас в хитоне по райскому саду, бренча на арфе? — он хохотнул. — Слишком уж это было бы нелепо. Все это устроено… как-то по другому, да? Хотя, может быть, ты даже сама не знаешь, как это работает. Но это неважно. Главное, что мы можем общаться. Это ведь какое-то редкое исключение — иначе другие тоже могли бы… Это ведь не прервется? Я очень надеюсь, что не прервется… Может быть, есть какие-то правила? Нельзя чего-то делать, чтобы это не прервалось? Дай мне знать, если так, — он помолчал несколько секунд, словно ожидая ответа, и вдруг произнес с испугом, пораженный внезапной мыслью (и не знающий, его ли эта мысль): — А может, нельзя как раз говорить и спрашивать об этом? О том, что там? — во всяком случае, это объясняло, почему о потустороннем мире нет никаких достоверных сведений, если контакт, пусть и в виде исключений, возможен. — Я больше не буду! Будем лучше говорить, как… — он снова хотел сказать «живые» и снова предпочел поправиться: —…как всегда. Знаешь, я тут читаю «Трещину» Шепэрда — опять с твоей подачи, ага…
На сей раз, впрочем, Малколм не досидел на скамейке до самого заката. Погода была слишком уж мерзкой, и с приближением ночи порывистый ветер не утихал, а лишь становился злее и холоднее. Сейчас бы завалиться вдвоем куда-нибудь в тепло, хотя бы даже и в университетский кафетерий, пусть там и не будет настоящего уединения, пить горячий чай с лимоном из тонких фарфоровых чашек и есть торт…
Но увы. Малколм попрощался извиняющимся тоном и, прежде чем подняться, снова посмотрел долгим взглядом на ее лицо. Порыв ветра сорвал очередной мокрый лист и швырнул его на спинку скамейки. Тот прилип прямо к табличке — но не к фотографии, а к надписи справа от нее. Малколм, тем не менее, счел, что это непорядок, и снял листок с металлических букв.
И заметил кое-что, на что не обращал внимания раньше.
Имена мелким шрифтом. Он ни разу не прочитал их все — какая разница, как звали ее однокурсников? — и не интересовался их точным числом. У него в памяти отложилось, что там было шесть столбиков по шесть имен… но теперь он обратил внимание, что последний столбик короче других. Не было, разумеется, ничего необычного в том, что помянуть Джессику захотели, помимо ее родных 35, а не 36 человек — но столбик был короче на одно имя сверху, а не снизу. И сейчас, коснувшись пальцем пустого места, Малколм понял, что это не был элемент дизайна.
Черная фоновая поверхность таблички, над которой выступали выпуклые буквы, везде была намеренно сделана неровной, покрытой мелкими пологими бугорками — и только вверху крайнего справа столбика она была совершенно гладкой.
Словно здесь было имя, которое тщательно и аккуратно сточили. А затем еще зачернили поверхность, которая должна была сверкать после этой процедуры, водостойкой краской или каким-то реактивом. Довольно хлопотная, наверное, была работа — особенно если ее проделали не в мастерской по заказу установивших табличку, а прямо здесь, на скамейке, тайком…
— Кто это сделал, Джессика? — спросил Малколм. — Ты знаешь? И, главное, почему?
Его первым чувством был гнев на неведомого вандала, но он тут же сообразил, что человек, сделавший это, не хотел причинить вред Джессике — или памяти о ней. Ведь он не тронул ее имя или фотографию. Да и постарался так замаскировать свое вмешательство, чтобы табличка не выглядела поврежденной — хотя, впрочем, он мог опасаться, что в противном случае ее заменят, восстановив в первоначальном виде… Значит, он хотел уничтожить имя кого-то из друзей Джессики? Или, может быть, даже… свое собственное?
Малколм просидел на скамейке еще некоторое время, надеясь на ответ. Он даже откинулся на спинку и закрыл глаза, в надежде, что это облегчит контакт. Теперь он знал, как отличить ответ Джессики от игры собственного воображения — если исчезнувшее и неизвестное ему имя прозвучит в его сознании столь же уверенно, как уверенно приходили ответы на тест…
Но нет, беспорядочно мелькавшие в его уме имена были, несомненно, лишь игрой в поддавки его собственного разума. Быть может, ему следовало заснуть — в конце концов, именно во сне состоялся их единственный настоящий разговор. Но на холодном сыром ветру сон не шел к нему самым категорическим образом. Его организм желал лишь добраться в тепло, и поскорее.
Так что, еще раз попрощавшись, Малколм поднялся и, сунув руки в карманы и подняв повыше воротник куртки, торопливо зашагал к выходу из парка.
Вернувшись в общагу, он уселся на кровать с ноутбуком — экраном в угол, так, чтобы тот уж точно не попал в поле зрения Рика (который на сей раз, похоже, никуда не собирался, а решил-таки заняться учебой). Первым делом он вывел на экран фото, сделанное мобильником в минувшую субботу. Он не стал смотреть его на телефоне в парке, пока надеялся получить ответ от Джессики. Но теперь он убедился, что его интуитивное представление о трех дюжинах имен было верным. На снимке их действительно было тридцать шесть.
Правда, верхнее в правом крайнем столбике было едва заметным. Позолота (или что там это было на самом деле), покрывавшая все остальные буквы, с него почти полностью слезла (и почему-то только с него — кое-где в других местах покрытие тоже чуть-чуть облупилось за десять лет, но лишь самую малость). Но выпуклые буквы, пусть и оставшиеся такими же черными, как фон, вполне можно было прочитать: «Тревор».
«И кто же ты такой, Тревор?» — пробормотал Малколм, даже не заметив, что говорит вслух.
— А? — Рик поднял голову от учебника.