— Не понимаю, почему Триша вообще согласилась в этом участвовать, — пробормотал Малколм. — Ведь Джессика была ее подругой! А Тревор — ее парнем! И она была согласна, чтобы он… занялся сексом с другой? Неужели все это только ради шикарной вечеринки?
— Не только. Я уже говорил — к этому времени отношения Триши с ними обоими уже были подпорчены. Насчет Джессики она думала примерно, как мы — нечего, мол, выпендриваться и строить из себя мисс Непорочное Совершенство. А Тревор сам к ней охладел, и она была готова на все, чтобы заполучить его обратно. Если он при этом кого-то трахнет — ну что ж, пускай, лишь бы потом был с ней. Первая любовь, да. Потом она, конечно, заявляла, что не хотела, что это Тревор ее заставил… но было уже слишком поздно. Мы тогда ужасно перепугались, что она всех нас заложит. Все фото мы, конечно же, сразу удалили, как только узнали, что случилось — так что, если полиция и нашла ссылку на компе Джессики, там была уже только ошибка 404. Но если бы Триша дала на нас показания… Но она не дала. Тогда она выдержала. Это потом уже покатилась — алкоголь, наркотики… мы тогда еще не знали, почему, а точнее — вовсе не интересовались, где она и что с ней…
— Разве не Тревор приобщил ее к наркоте?
— Ну, он ее, конечно, познакомил со стандартным молодежным набором — кислота, экстази, план[21]. Но ничего серьезного. До тяжелых она дошла уже самостоятельно. А когда и они перестали помогать, она отыскала Тревора и анатомировала его заживо. Надеясь таким образом вымолить прощение у Джессики. У нее не получилось. Думаю, со мной и с Эдвином она собиралась проделать то же самое, если бы ее не повязали на месте. Но сомневаюсь, что даже это ей бы помогло. Ты знаешь, как она умерла?
— Читал.
— Эдвин… он начал видеть кошмары предпоследним из нас. Я на тот момент все еще был самоуверенным сукиным сыном, убежденным, что держит бога за бороду. Хотя первое предупреждение я тогда уже получил, в виде травмы позвоночника и конца спортивной карьеры. Но я тогда еще не связывал это с тем, что мы сделали. Просто несчастливая случайность. Что меня не убивает, делает меня сильнее, как там у Джека Лондона…
— У Ницше, вообще-то.
— Ну, один хрен… Ницше, кажется, сдох в психушке? Прямо как Эдвин… но это было уже потом. А сначала Эдвин неправильно отрезал чьи-то сиськи… и, как я теперь понимаю, это тоже произошло отнюдь не случайно. Хотя можно задаваться вопросом, в чем была виновата его пациентка. Возможно, в том, что хотела быть сексуально привлекательной… для грязных животных вроде нас, — криво усмехнулся Брант. — Так или иначе, начался суд, ему нужны были деньги на адвоката, и он стал меня шантажировать, угрожая рассказать, что мы сделали с Джессикой и что это была моя идея. Я не был уверен, что ему удастся что-то доказать, но при том положении, что я тогда занимал, скандал мне был категорически противопоказан. Но свободных денег в нужном количестве у меня не было, и я… позаимствовал их со счетов своей компании. Естественно, их надо было вернуть, пока это не вскрылось. Способ подвернулся — кое-кто из наших конкурентов был готов хорошо платить за инсайдерскую информацию. Но на этом мое везение закончилось. Меня поймали и в итоге посадили. Попутно вскрылась и моя связь с Люсиль, молодой практиканткой…
— Полагаю, именно она тебя и заложила, — мстительно произнес Малколм. — Из-за того, что ты не собирался уходить от жены.
— Нет! — произнес Брант потрясенно; похоже, такая мысль не приходила ему в голову. — Нет, только не Люсиль! — убежденно повторил он. — Ты просто не знаешь, о чем говоришь… Тогда, оказавшись в тюрьме, я думал, что потерял все, абсолютно все. От самоубийства меня удерживало только то, что я всегда считал это уделом слабаков… ну и мысль о родителях, точнее, о матери. Отец не желал меня видеть, он даже не пришел на последнее заседание суда. Я предал его надежды и опозорил его фамилию. Но мать… это всегда мать. И она бы не пережила, если бы я… Вот представь себе, — Брант вновь криво усмехнулся, — даже у таких подлецов, как я, бывают матери и чувства к ним. В общем, я думал, что хуже уже не будет, ибо некуда. А потом… начались кошмары. И даже тогда я не сразу понял, что они значат. Считал их естественной реакцией психики на все, что со мной случилось. И, кстати, может быть, так оно и было.
Насколько я понимаю, у меня они были не такие страшные, как у других — во всяком случае, мне никогда не хотелось отгрызть себе язык или зашить нос и рот, лишь бы они прекратились. Может быть, потому, что у меня с детства была исключительно устойчивая психика в этом отношении. Многие годы я считал, что вообще никогда не вижу снов, пока мне не объяснили, что сны видят все, только не все их запоминают. И что как раз отсутствие таких воспоминаний — признак безупречного душевного равновесия. В тюрьме я таки начал их запоминать, пусть и не слишком хорошо — только общую атмосферу бесконечной тоски и страха… Может, это было все, чего можно было добиться от меня таким образом. А может, все дело было в том, что Джессика просто приготовила для меня кое-что покруче ужасов во сне… Потом умер мой отец. Внезапно, за обедом, уронив голову в тарелку. Легкая смерть. Сказать по правде, я не особо горевал по этому поводу. Тем более что в наши гуманные времена меня даже отпустили на похороны. Но моя мать пережила его всего на восемь дней. Видимо, это был последний удар, который оказался ей уже не под силу.
А потом я прочитал про Тревора и Тришу. В тюрьмах есть свежие газеты, сам понимаешь. О кошмарах Тревора в свое время мне писал Эдвин. И вот тут до меня начало кое-что доходить. Хотя я никогда прежде не верил в призраков, проклятия и всякую потустороннюю муть. Но… в тюрьме, знаешь ли, можно поверить во многое. Особенно после того, как вся твоя жизнь пошла под откос, и ты понимаешь, что даже на свободе тебя не ждет ничто хорошее. Ничто и никто. А потом мне вдруг сообщили, что ко мне пришли на свидание. И это оказалась Люсиль, — Брант помолчал несколько секунд и продолжил: — Честно говоря, моей первой мыслью было, что она пришла насладиться моим унижением. Я ведь не общался с ней с тех пор, как в разгар инсайдерского скандала всплыла первая информация о нашей связи. Я тогда категорически потребовал от нее, чтобы она не писала мне и не звонила, потому что это меня подставляет. И она ответила: «Как скажешь, Ник» — и повесила трубку. Тогда я еще все отрицал, это потом адвокаты посоветовали мне во всем признаваться и каяться — в том числе и в вещах, уголовно не наказуемых — чтобы произвести хорошее впечатление на суд. Фактически можно сказать, что я ее просто грубо вышвырнул, и вполне логично было бы, если бы она теперь пришла осведомиться: «Ну и как, помогло тебе то, как ты со мной обошелся?» И скажи, мол, спасибо, что я вообще не обвинила тебя в сексуальных домогательствах — я, кстати, был ее первым мужчиной… В общем, я хотел отказаться от этого свидания. Но все-таки пошел. И Люсиль сообщила мне, что у нас дочка.
Я, разумеется, понятия не имел, что она беременна! — воскликнул Брант. — Я был уверен, что она принимает таблетки. И она мне ничего не говорила. Сказала, что хотела ребенка от меня, но не хотела на меня давить. И вот теперь, когда все уже состоялось, она пришла спросить, что я выберу. Если я хочу, она будет ждать меня из тюрьмы, мы поженимся и будем жить нормальной семьей. Ну а если нет — значит нет, она исчезнет с моего горизонта и никогда больше не побеспокоит. Признаюсь, я был поражен. Я всегда рассматривал ее просто как инструмент для постельных утех, как, впрочем, и всех предыдущих моих девушек. Я даже не старался ей что-то там особо романтичное врать по этому поводу. А она оказалась единственным человеком, который не бросил меня и не предал. Который готов принять меня и связать со мной судьбу теперь, когда я не молодой бизнесмен с блестящими перспективами, а лузер, которого даже кассиром в «Dollar Tree» не факт что возьмут… Я спросил ее, понимает ли она это, и она ответила, что нам будет на что жить, даже если я не найду работу. Из моей бывшей компании ей пришлось уйти, но она нашла работу по специальности на севере штата, не такой хорошую, конечно, но приемлемую, особенно с учетом более низких провинциальных цен.
Я сказал, что готов жениться на ней прямо сейчас — в тюрьмах это можно, ты знаешь — но она ответила, что не хочет, чтобы я принимал окончательное решение под влиянием давящей тюремной обстановки, ну и свадьба должна быть настоящей свадьбой, и медовый месяц тоже. Хотя забавно, наверное, говорить про медовый месяц, когда у женщины уже растет ребенок… но, в общем, на этом мы договорились. Что она будет ждать моего освобождения. И я испытал почти то же чувство, как когда после травмы спины налег на учебу. Что жизнь снова налаживается. И пусть я не достигну тех сияющих вершин, о которых мечтал, но и из полного дерьма тоже выберусь. И заживу нормальной жизнью среднего добропорядочного гражданина, чье имя не попадает в газеты — но и хорошо, что не попадает, ибо славой я был сыт уже по горло… И вот в этом, кстати, была проблема. Прежде, чем начать новую жизнь, я хотел полностью обрубить хвост, тянувшийся за мной из старой. Причем не только эту историю с инсайдом. Но и… — Брант неловко кивнул в сторону скамейки. — Возможность, опять-таки, представилась. Удивительно легко мне предоставлялись эти возможности, которые я считал спасительными, а оказывалось… У меня был сокамерник, которого посадили на пару лет раньше, но выпустить должны были практически одновременно со мной. Смешно, да — он получил втрое больше моего за какое-то мелкое мошенничество, в то время как я нанес ущерб куда серьезней. Но ведь у него не было денег на моих адвокатов… Так вот, за ним тоже тянулся хвост из прошлого, чрезвычайно его напрягавший. Он боялся человека, который поклялся с ним расправиться. Он ни разу не назвал имени этого человека — в тюрьме стараются не болтать лишнего — а называл его просто «этот сукин сын». По его словам, на тот момент «сукин сын» сидел и должен был сидеть еще лет десять. Но Фред — ты, наверное, уже догадался, моего сокамерника звали Фред Пеппино — был уверен, что тот и через десять лет постарается воплотить свою угрозу в жизнь. По поводу чего Фред даже всерьез обдумывал эмиграцию из страны, но даже это не казалось ему надежной гарантией. Ну а я предложил ему другой вариант. Обменяться личностями. То есть после освобождения каждый из нас отдает другому свои документы, мы расходимся и начинаем новую жизнь.