Погруженный в эти мысли, Малколм сам не заметил, как дошел уже почти до скамейки.
Внезапно он вспомнил, как накануне практически на этом же месте его перехватил Брант — и остановился, пристально вглядываясь в темноту между деревьями, кое-где прорезанную косыми бледными лучами поднимающейся на востоке луны. Но, кажется, на сей раз — насколько можно было различить в переплетении лунных теней — никто не поджидал его в засаде. «Надеюсь, Рик, ты тоже больше сюда не сунешься, для твоего же блага», — подумал Малколм и зашагал к скамейке, так и не придумав, что именно скажет Джессике.
Но не беспокойство об этом, а некая иная смутная тревога заставила его остановиться во второй раз, когда он уже обогнул дерево, чья крона окончательно обрела цилиндрическую форму. Тень, понял он. Тень под самой скамейкой была слишком уж густой…
И, стоило ему подумать об этом, как подозрительная тень зашевелилась и резким движением выбралась из-под скамейки, позволив луне осветить себя.
— Ты…! — возмущенный голос Малколма пресекся, когда лунный свет сверкнул на полированном металле изогнутого ножа с хищным острым концом. С опозданием юноша понял, что так и оставил собственное оружие в рюкзаке, хотя думал прошлой ночью, что надо будет переложить его во внутренний карман куртки… Впрочем, после последнего утра он думал, что больше не увидит Бранта.
Он ошибся.
— Спокойно, — хрипло произнес Брант, поднимая левую руку; в правой он по-прежнему сжимал нож. — У тебя есть с собой мобильник?
— Да! — ответил Малколм и сунул руку в карман. — И я прямо сейчас звоню в полицию, если ты немедленно не уберешься!
— Не сейчас, — криво усмехнулся Брант; теперь уже не только брюки, но и вся его одежда была в грязи, что его, похоже, совершенно не заботило. — Чуть позже. Ты в самом деле думаешь, что меня еще можно напугать полицией?
Малколм попятился. «Он спятил, — мелькнуло в голове у юноши. — Ему уже действительно нечего терять, вот и…»
— Я знаю, что ей надо, — продолжал Брант, не двигаясь с места; он стоял прямо над скамейкой Джессики. — Она не хочет моей смерти. Она хочет, чтобы я жил и мучился. Так, Джессика? — повысил он голос. — Хорошо, так и будет. Я знаю, как именно. Видишь ли, я всегда считал себя красавчиком. Не то чтобы я был патологическим нарциссом, но, в общем, дорожил своей внешностью. Хотя сейчас в это трудно поверить, я понимаю. Не помню, когда я в последний раз был у парикмахера… И я думал, что это, — он провел левой рукой над своим обезображенным лицом, — часть моего наказания. Хотя врачи говорят, что это просто дерматит на нервной почве. Что звучит вполне убедительно, поскольку это появилось во время болезни Люсиль… Но это, на самом деле, ерунда. Это, наверное, даже можно вылечить, если бы у меня были на это деньги… Это нож для снятия шкур. Сейчас я полностью срежу себе лицо. Прямо здесь. Пусть смотрит и наслаждается. Глаза оставлю, чтобы до конца своих дней видеть в зеркале… то, что получится. Меня, конечно, признают опасным психом и лишат права воспитывать дочь. Я больше никогда ее не увижу, да и она не должна видеть меня… таким. Но пусть Грэйс останется в живых! Разве это плохая сделка, Джессика? А ты, — он снова обращался к Малколму, — как только я это сделаю — но не раньше! — звони 9-1-1. Я боюсь, что у меня может не хватить сил сделать это самому. А мне — то есть не мне, а ей — обязательно нужно, чтобы меня спасли. Не дали умереть от болевого шока, потери крови или чего там еще.
— Ты сумасшедший, — пробормотал Малколм.
— Да, так они и скажут, — повторил Брант. — Не волнуйся, у тебя не будет проблем. Ты просто скажешь, что услышал мои крики и прибежал. Но никогда раньше меня не видел и понятия не имеешь, кто я и почему это сделал. Я действительно буду громко вопить, честно говоря, несмотря на весь свой спорт, я всегда боялся боли…
Нет, подумал Малколм, проблемы очень даже будут. Во-первых, полиция захочет знать, что я делал в закрытом на ночь парке. Само по себе это не преступление, но в контексте того, что здесь произойдет, совсем не факт, что они легко поверят в мою непричастность. Пусть даже на ноже будут только его отпечатки пальцев, все равно трудно поверить, что один человек сделал такое с собой сам, в то время как другой чисто случайно оказался рядом в такое время и в таком месте. А во-вторых, полиция начнет расследование, оградит тут все вокруг своими желтыми лентами, и в ближайшие дни свидания с Джессикой станут невозможными — а хуже того, как уже думал Малколм, они могут стать невозможными и впоследствии, если полицейское начальство решит, что ночами в тихом парке происходит слишком много странных и зловещих событий (смерть Кевина, могут припомнить и давнюю смерть Карсона на этой же скамейке, и обгоревшую неподалеку Лайзу), и начнет еженощно посылать сюда патрули!
— Делай это днем, — сказал Малколм, — и пусть тебе вызывают «скорую» здешние бегуны, которые действительно ни о чем не знают.
— Они могут мне помешать до того, как я закончу, — ответил Брант, — и, главное, я не могу ждать дня. Сегодня вечером состояние Грэйс ухудшилось. Это последний шанс. Слышишь, Джессика? Я уверен, что слышишь и знаешь! Если она умрет, я тоже не буду жить! Если хочешь растянуть мои мучения, прими мое предложение!
«Она не может, — подумал Малколм. — Грэйс, наверное, уже ничего не может спасти — ни в этом мире, ни в том…»
Но вслух он этого не сказал, задавшись новым вопросом: а почему Джессика вообще позволила Бранту прийти сюда? Рик ведь не смог подойти ближе существующей в том мире ограды, а этот тип забрался прямо под скамейку! Может, все дело в том, что Брант пришел и спрятался здесь еще до заката, когда Джессика не так сильна? Или он уже в том состоянии, когда его не может остановить никакой кошмар? Или ограда возникает только во сне Малколма? Или же, наконец, Джессика пропустила его специально, потому что хотела, чтобы он сделал то, что собирается?
Пока он думал об этом, Брант резким движением поднес нож к лицу и вонзил его острый загнутый конец себе под подбородок — а потом потянул вверх. Лезвие легко углубилось под кожу щеки, отслаивая ее от челюстных мышц — Малколму даже показалось, что он услышал, как металл скрипнул о зубы, а может, и о кость — и кровь из-под обвисшей безвольным лоскутом щеки обильно закапала на грязный воротник Бранта. Тот начал кричать, но не прекратил своего занятия. Даже уже зная (но лишь с чужих слов), что сделали с собой Триша и Каттеридж, Малколм смотрел, с трудом веря собственным глазам — он знал, как трудно сознательно причинить себе даже пустячную боль. Но нож, вошедший в плоть почти по самую рукоять, двигался все выше; Малколм видел, как лезвие движется под кожей, натягивая ее изнутри — скула (кровь текла уже не только из разреза сбоку, но и из орущего рта, куда, видимо, стекала с ножа), потом висок (блестящий от крови конец ножа высунулся из глазницы, но не повредил глаз, пройдя сверху), потом лоб у самых корней волос (нож снова высунулся над глазом, затем над другим, а потом больше половины лица, разом отделившись с влажным звуком, повисло бесформенным кровавым тряпьем, выворачиваясь наизнанку со лба), другой висок и скула (Брант продолжал истошно орать, и Малколму казалось, что этот крик слышен по всему городу), затем острый конец ножа вновь высунулся из-под вспарываемой кожи и одним резким движением срезал нос, затем лезвие двинулось дальше, отсекая вторую щеку и обнажая коренные зубы (то, что некогда было лицом Бранта, обвисало все ниже и теперь уже коснулось его груди) — и, наконец, нож завершил свой путь, срезав подбородок вместе с нижней губой.
Бранту не удалось на ощупь попасть в тот же разрез, с которого он начал, поэтому вывернутая наизнанку кровавая маска повисла на тонком ремешке растянувшейся кожи. Брант, не переставая вопить, зажал свое бывшее лицо в кулак и рывком разорвал этот ремешок — а потом отшвырнул то, что сжимал в кулаке, в сторону Малколма, который едва успел отпрыгнуть. Срезанное лицо упало к его ногам. «Самый радикальный способ борьбы с дерматитом», — мелькнуло в голове у юноши.