Психосоматика?! Головная боль, тошнота, рвота, выпадение волос — что дальше? Он начнет терять зубы? Харкать кровью?
Кстати, не потому ли Карсон все время ходил в капюшоне?
«Я обещал ей вернуться, когда соскучусь, — подумал Малколм. — И обещал каждый день смотреть на ее фотографию. Правда, все это было до того, как она попыталась затащить меня к себе… но с чего я взял, что это отменяет обещания? Хотя она не может знать, что я их нарушил… или может? Она ведь знала, когда мне потребовалась помощь на контрольной…»
— Джессика! — крикнул он в пустоту комнаты. — Останови это! Не делай этого со мной!
Если она и впрямь может это остановить, подумалось ему. Коль скоро его собственная тоска и впрямь могла вызвать некоторые негативные психосоматические эффекты — которые он не в состоянии контролировать! — то на что может быть способна тоска Джессики?! И насколько эта тоска сильнее — там, в этом ужасном месте, где ей нечем утешиться и не на что отвлечься?
Едва натянув трусы, Малколм полез в интернет. Он почти ненавидел себя за то, что собирался сделать, но если у него не останется другого выхода…
«Пэм, где похоронена Джессика? Ответь поскорее, пожалуйста, это важно».
Уже отправив сообщение, он пожалел о второй фразе. Пожалуй, так он только насторожит Памелу — «а что случилось, почему это тебе вдруг срочно понадобилось…», и ответ «просто захотел положить туда цветы» не будет выглядеть убедительно. Кстати, если полиция будет расследовать акт вандализма, то последней оставшейся в живых родственнице наверняка сообщат, и Памела может вспомнить об этом письме… Ну ладно, теперь уже поздно. Теперь только ждать… кстати, дома ли Памела в субботу утром? (Хотя какое утро, уже почти полдень!) Или куда-то повела свой выводок? Да и вообще, захочет ли отвечать? В последний раз она, кажется, намекала, чтобы он оставил ее в покое…
Но ответное сообщение шлепнулось буквально через пару минут.
«Нигде».
«Как это нигде?» — отстучал на клавиатуре Малколм.
На этот раз ответа пришлось подождать несколько дольше.
«Она не оставила формального завещания. Но как-то сказала, что не хочет, чтобы ее останки гнили в земле. А хочет, чтобы их сожгли, а прах развеяли. Все тогда, конечно, возмутились, зачем она говорит о смерти… В общем, так и сделали. Прах развеяли над озером на закате. Примерно там, где потом поставили скамейку».
Да, подумал Малколм, наверное, Джессика выбрала такой финал как более чистый и красивый. Ее тело не досталось ни мужчинам, ни червям. А может быть… может, она хотела гарантировать себя от судьбы Мориса из «Трещины», чей мозг медицина признала мертвым, но чье сознание, тем не менее, сохранялось в неподвижном теле…
Если так, то у нее не очень получилось.
И у него тоже не получится задуманное. Все эти рецепты из старинных гримуаров, как он и полагал — полная чушь.
Шлепнулось еще одно сообщение.
«На самом деле там оставалось уже не очень много».
«В смысле?» — не понял Малколм.
«Она была донором органов. Это же Джесс, всегда хотевшая быть полезной людям. Нам, конечно, не сообщали подробностей, но, думаю, из нее достали все, что можно. Молодая здоровая девушка. Настоящий клад для нуждающихся в трансплантации».
Ну да, сообразил Малколм, тело обнаружили всего через полчаса после смерти и всего в двух шагах от госпиталя при университете. Было еще не поздно. Причина смерти была очевидной, внутренние органы не повреждены, и патологоанатому не было нужды их кромсать. Как только анализ показал, что в ее крови не было никакой отравы или инфекции…
А это значит, понял Малколм, что части ее тела существуют до сих пор. И это не мертвые кости в земле, а живые органы в живых телах. В каком-то смысле Джессика до сих пор еще остается в мире живых.
Ему представился сюжет, достойный триллера. Неведомый убийца выслеживает и убивает незнакомых и вроде бы не связанных друг с другом людей, вырезая у одного сердце, у другого почку, у третьего роговицу глаза… Но нет, конечно. Он никогда не сделает этого. Уже хотя бы потому, что отыскать этих людей невозможно. Этой информации нет не то что в открытом доступе — даже в их медицинских файлах, скорее всего, указано что-то типа «донор — белая женщина 19 лет, группа крови такая-то», но никаких имен и фамилий. Как не знали имени донора и врачи, проводившие операции…
«Черт, о чем я думаю? — оборвал себя Малколм. — А если бы я мог узнать, кому что пересадили, я бы что, действительно пошел убивать всех этих ни в чем не виноватых людей?!»
Чтобы спасти собственную жизнь. Твою собственную жизнь, Малколм.
«Нет!» — он сердито тряхнул головой. Должен быть другой способ.
Ну да, конечно. Снова наладить отношения с Джессикой. Но так, чтобы ее любовь не убила его.
Если это возможно.
— Джесс, — громко сказал он, — я тоже хочу, чтобы у нас все было, как раньше. Но это невозможно, если я буду тебя бояться. Ты ведь понимаешь это, разве нет? Дай мне время… обрести уверенность, что с твоей стороны мне ничего не грозит. Совсем ничего, независимо от того, встречаемся мы или нет.
«Я только что искал способ избавиться от нее навсегда, а теперь, раз уж не получилось, упрашиваю ее — давай все будет, как раньше… Черт! И ведь самое интересное — я даже и не лгу. Я действительно хотел бы, чтобы все было по-прежнему…»
— Я должен прийти к тебе тогда, когда решу я сам, а не когда ты меня вынудишь, — еще раз повторил он вслух. — Иначе у нас ничего не получится.
«А если она не контролирует свою силу… что ж, пусть учится ее контролировать!»
До позднего вечера субботы Малколм то и дело с тревогой прислушивался к своим ощущениям, но собственный организм не преподнес ему новых пугающих сюрпризов, и Малколм вновь приободрился: Джессика поняла и приняла то, что он сказал… Он сделал то, что запрещал себе все последние дни (как жаждущий завязать алкоголик запрещает себе доставать припрятанную, но все-таки не выброшенную бутылку) — вывел на экран ее фотографию (ту, лучшую, цветной оригинал черно-белого портрета на скамейке) и долго смотрел на нее.
Невозможно представить, что эта прекрасная девушка представляет для него смертельную угрозу! Даже после всего, что он уже узнал — когда он глядел на ее фото, он отказывался в это верить.
За этим занятием его и застал Рик, где-то пропадавший весь день; когда он вошел, Малколм вздрогнул и поспешно переключил задачи, убирая фото с экрана — хотя Рик не мог увидеть его монитор от входа и, скорее всего, именно по этому торопливому жесту догадался, что там было. Малколм, в свою очередь, догадался, что тот догадался, и зыркнул на соседа со злобой и вызовом. Рик дернул углом рта, но ничего не сказал.
Тем не менее, ночевать Малколм остался в общаге. Надо было проявить твердость и убедиться, что Джессика действительно приняла предложенные им правила.
Эту твердость он проявлял и в воскресенье. Правда, когда после небольшого утреннего дождя вновь выглянуло солнце, он отправился «пройтись развеяться», и, что называется, сам не заметил, как ноги принесли его в парк. Но оставаться там на ночь он не собирался, у него и рюкзака с собой не было.
Первым, кого он увидел на входе в парк, был тираннозавр. Тираннозавр был всего пяти с половиной футов ростом и катил прогулочную детскую коляску, в которой сидел маленький зеленый гоблин. «Ну да, — вспомнил Малколм, — Хэллоуин же… уже сегодня, что ли? Нет, сегодня тридцатое, завтра. Но раз воскресенье, многие отмечают уже сейчас». Действительно, по парку с визгом носились черти, вампиры, зомби и прочая потусторонняя публика, а некий взрослый пират с повязкой на глазу и залихватскими усами вещал собравшейся вокруг него юной нежити о «мистических историях нашего города». «Я бы мог рассказать вам одну, — подумал с усмешкой Малколм, проходя мимо. — Интересно, кстати, слышали эти дети про отрезанное лицо и извлеченный из озера труп? Уж наверное слышали. Но все равно внимают придуманным байкам. Хотя, возможно, эти байки им рассказывают именно для того, чтобы они поскорее забыли про реальные страшные вещи. Да и, собственно, весь Хэллоуин придуман именно для этого…» С ветвей вдоль аллеи кое-где свисали лохмы гигантской искусственной паутины, а между деревьями виднелись туши огромных пауков (абсолютно нереалистичные) и фигуры вылезающих из земли мертвецов (а вот эти уже сделаны были получше и, пожалуй, в темноте и впрямь могли напугать человека, забывшего про Хэллоуин).