– Может быть мы, бедные женщины, рожденные для сцены, оттого лишь и привязываемся к ней так сильно, что жизнь лишила нас иных настоящих привязанностей. Если бы Гарри, которого, ты знаешь, Алина, я никогда не любила иначе, как вполне подходящего и милого партнера, не повредил себе вчера здоровье дурной ресторанной пищей, отравившей его, но не маленьких местных кокоток, с которыми он ужинал, чтобы «забыться», то я сейчас, вместо того, чтобы рассуждать с тобой о пустяках, лежала бы в объятиях Ромео и, умирая, отравленная любовью к нему, испытывала бы блаженство, равного которому нет.
Тем временем очутились они в саду громадном и полутемном, местами наполненном гулявшими, местами же почти пустынном. Они невольно обращали на себя внимание публики: Алина – кокетливой грациозностью слегка вызывающей походки и шикарным столичным костюмом; сравнительно просто одетая Наина – необычайной бледностью удлиненного лица, хорошо знакомого и не театралам даже по многочисленным фотографиям, украсившим городские витрины, – соблазнительно милого лица, на котором еще оставались следы грима, только что с такой старательностью наложенного.
В тот момент, когда Алина, думая о своем, рассеянно проговорила: «Да, ты права, на любви Ромео к Джульетте все основано в жизни», навстречу медленно шедшим приятельницам приближался торопливыми шажками, словно припрыгивая, весьма почтенного вида пожилой с заметной проседью господин, подчеркнуто корректно одетый, торопливые шажки которого и толстая трость слоновой кости, которою он на ходу легкомысленно играл в воздухе, не гармонировали с его солидностью и производили странное впечатление.
Поравнявшись с Наиной, господин остановился и, почтительно улыбнувшись, приподнял шляпу. Наина, не ответив никак на его приветствие, просто сказала своей приятельнице:
– Ли, мне надо переговорить с этим господином, которого я мало знаю, но который, по-видимому, имеет интересующие меня известия.
Нежно поцеловав ее, Алина тотчас послушно отошла и удалилась, не обернувшись ни разу. Когда она скрылась в темноте, Наина надменно повернулась к незнакомцу:
– Я жду.
Вместо того, чтоб отвечать на ее вопросительное восклицание, он продолжал молча смотреть куда-то поверх ее лица безразличным взором; потом вдруг, неприятно подмигнув одним глазом, так же молча достал не спеша из широкого кармана своего короткого клетчатого пальто небольшую книжечку в шагреневом переплете, на корешке которой сверху вытеснено было золотыми буквами: «А. L.», а пониже инициалы владельца. Открыв книжку, он извлек из нее аккуратно сложенный тонкий, мелко исписанный лист почтовой бумаги и циничным жестом подал нетерпеливой Наине.
При свете высокого фонаря Наина быстро ознакомилась с письмом и, закончив чтение, протянула письмо внимательно наблюдавшему каждое ее движение старику:
– Можете вернуть это пославшему.
– А ответ? – забеспокоился старик.
– Мне нечего отвечать.
– Но это необходимо.
– Все равно.
– Я прошу вас.
– Решение мое неизменно.
– В таком случае я заставлю вас, моя красотка!
– Где набрались вы смелости, чтоб так нагло разговаривать со мной? – воскликнула разгневанная Наина.
Тогда незнакомец съежился, притих, ушел весь в клетчатое свое пальто, стал притворным и ласковым. Словами быстрыми и мелкими как шажки его он заговорил, пристально глядя в расширенные серые глаза Наины:
– Мне-то что. Мое дело сторона. Пусть каждый веселится по собственному вкусу. Принимай вот так участие, хлопочи зря как я. Плата, награда – об этом и не думаешь. Стараешься, из кожи вон лезешь. Благодарности не жди. Ну, да бог с нею, с благодарностью. Проживем и так. Жить недолго осталось. И надоело изрядно. Только вот что доложу я вам, – тут изменился тон его, – обманывают вас, обманывают. Вообразили они себя, видите ли, Ромео новым и постарались как следует, Джульетточку себе приискали подходящую, красавицу. Всем бы хороша она, но притворщица и самонадеянна девчонка до невозможности. Красавица, это верно, только до вас далеко ей, очень далеко до ума такого, как у вас, хотя знает-то она слишком, пожалуй, много, – нет, ни характера вашего, ни тонкости душевной или обходительности. И опутала же Ромео вашего девчонка эта! Так опутала, что скажи ему кажется слово одно, намекни только – и за величайшее блаженство сочтет он душу свою покорную ради нее, Джульетточки, навеки предать в руки дьявола.
Теперь пришла очередь Наины притихнуть, съежиться, стать обиженной и маленькой. Она не заплакала, не закричала. В полнейшем изнеможении прислонилась она к фонарному столбу, чувствуя, что остатки воли ее истаяли, и не желая вовсе воли, не жалея о воле, возненавидев самое слово «воля».