Подняв свои холодные серые глаза, Наина сказала:
– Я знаю это. Самые ужасные нравственные мучения не страшат меня так, как одна мысль о физической боли. От нее, наверное, я способна была бы увянуть в одно мгновение и непоправимо. Но оставим это. Скажите лучше, отчего, пожелав знакомства со мной еще два года тому назад, вы ни разу не попытались добиться этого?
– До сегодняшнего дня такая попытка казалась бы мне святотатственной.
– Что же произошло сегодня?
– Сегодня утром, узнав, что вы здесь и через два дня уезжаете, я решился написать вам письмо с мольбой о разрешении прийти к вам. Но, к счастью, я нашел в себе силы сжечь это письмо, когда оно было написано. Видите, чувство не обмануло меня. Провидение вознаградило мою верность обету никогда не добиваться вас – этой случайной встречей. Ведь это не сон, что я у вас?
– Конечно, не сон. Уверены ли вы, однако, в том, что действительно сожгли то письмо?
– Непоколебимо. Ведь я сделал это собственными руками, будучи, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Но отчего вы сомневаетесь в моей правдивости?
– Нисколько. Но приходится в таком случае признать, что я видела сегодня вечером необычайный сон, навеянный тем, что все-таки роковое письмо ваше было написано вами. Да, во сне этом я не только держала собственноручно ваше письмо, я также прочла его от первого слова до последнего.
Некоторое время они молчали. Потом Наина сказала:
– Мой образ в вашем представлении чрезмерно опоэтизирован. Я не знаю, хорошо ли это для дальнейшего.
Он ответил:
– Я видел вас такой, какая вы на самом деле.
– Но вы ничего не знаете о моих падениях.
– Зато большее известно мне: ваши страдания.
– Я слишком часто поступала дурно. Вела себя как вздорная, развращенная женщина.
– Инстинктивно вы искали страдания, которое нужно было созревшей для него душе.
– Были случаи, что я отдавалась мужчинам преднамеренно, назло себе. Я отдавала себя многим.
– Этим вы как умели утверждали тоску души вашей по одному, которого слишком рано отчаялись дождаться.
– Но утраченная чистота разве возвратима?
– Да, путем очищения.
– Вы знаете этот путь?
– Я знаю пути к нему.
– Вам жалко меня?
– Я люблю вас.
– Чего, чего хотите вы от меня?
– Вашего блага и вашего позволения любить вас.
– Я даю его.
– Как прекрасен вечер первого свидания!
– Прекрасен и разрыв.
– Да, и разрыв. Но вы должны поверить, что никогда, ни при каких обстоятельствах я не покину вас до тех пор, пока вы сами не пожелаете этого, Наина.
Открыв шире окно, Наина вдыхала с наслаждением предзакатную свежесть и запах густых акаций. Когда ему удалось убедить ее лечь отдохнуть, и они простились уже «до завтра в театре», он обратил внимание на книжку, лежавшую на круглом столе, стоявшем посреди комнаты.
– Откуда у вас эта редкая книга, которую мне, сколько я ни искал, до сих пор не удалось отыскать ни у одного антиквара?
Откуда? На этот вопрос мудрено было ответить Наине, помнившей лишь, как из этой таинственной книги старик доставал письмо, предназначенное ей. Она ничего не понимала.
– Очевидно, – сказала она, – ее забыл здесь кто-то из посещавших меня. Может быть, тот напугавший Ли давнишний знакомый нашей семьи, который, остановив меня в саду, послужил невольной причиной нашего первого свидания. Возьмите ее, друг мой, себе. С меня и без того довольно мистических вещей, приключившихся за сегодняшний день, вы же несомненно извлечете из этой переписки много интересного и поучительного.
После этого они простились еще раз и потом еще раз. Наконец Наина осталась одна. Она не ложилась в эту ночь. «Полмира», думала она. Полмира в прошлом, полмира впереди. Будет ли вторая половина лучше? Она верила, что будет так, и для нее было величайшим утешением верить, что путь того надежнее и проще знакомых ей извилистых обманчивых путей.
На рассвете вернулась Алина, истерзанная, но по обыкновению оживленная. В комнате у Наины был им подан утренний кофе, который так приятно было пить, сидя в просторных и удобных, хотя некрасивых креслах, какие приняты в большинстве гостиниц.