— Мне нравится состояние оторванности от своего места, — говорит Джармуш. — Я могу спать где угодно... Но больше всего мне нравится прилечь на полчасика вечером, когда солнце садится, и прислушиваться к звукам вокруг. Кажется, будто слушаешь музыку. Ты слышишь близкие и отдаленные звуки, а иногда — диалог на незнакомом тебе языке, и это прекрасно. Мне это нравится.
Я говорю ему, что совсем недавно поняла: мне нравятся первые мгновения, когда просыпаешься не дома и не можешь понять, где находишься. Ты думаешь: «Где я? В гостинице?»
Жаль, что это состояние так быстро проходит, — замечает Джим.
Интервью подходит к концу. Напоследок мы с воодушевлением обсуждаем традиционную тему — современное состояние кинематографа.
Джим:
Публика — я имею в виду, люди — они не должны... неужели они настолько глупы, что не понимают: их постоянно заставляют копаться в дерьме. Возьмите секс-комедии для подростков: сколько их нужно посмотреть, чтобы понять, что они ничем друг от друга не отличаются? Я говорю, что людям нравятся шаблоны, нравится, когда фильмы соответствуют их ожиданиям.
Люди любят шаблоны, заявляю я, мы любим, чтобы наши ожидания оправдывались.
Джим (с неподдельным интересом):
Потому что их приучили мыслить таким образом?
Не чувствуя подвоха, я начинаю многословно и очень эмоционально расписывать, какое убогое существование влачат большинство людей: все время у телевизора, едят черт знает что...
Неожиданно Джармуш издает сдавленный смешок и бросает на меня веселый, лукавый взгляд.
Да, жизнь ужасна, — говорит он и широко ухмыляется. — Жизнь — отстой.
Утром следующего дня я ехала по шоссе, направляясь к Кейп-Коду. На стоянках немало семейств в полном составе суетились вокруг своих машин. Многие пребывали в таком радостном умиротворении, как будто фаст-фуд «Рой Роджерс» составлял единственную цель их путешествия. Я подумала, не позвонить ли Джиму, чтобы поделиться с ним приятными впечатлениями от поездки, но, когда я добралась до Кейп-Кода, Джим сам позвонил мне.
Извините, что побеспокоил, — начал он в прошедшем времени, чем немало меня озадачил. — Я все думаю о втором дне интервью, — продолжил он. — Я как-то не собрался. Я был неразговорчив. В первый день все прошло гладко, потому что я страшно обрадовался тому, что наконец-то меня спрашивают не только о том, сколько дублей я сделал и сколько это стоило. А во второй день я не сконцентрировался и теперь понимаю, что не должен был говорить некоторых вещей. Я чувствую, что кое-что не стоит выносить на публику.
Что, например? — спрашиваю я.
Например, где я живу, — говорит он, — или то, о чем мы с вами говорили в первый день, — это все очень личные вещи, или какие-то подробности о моей семье, еще — мои политические симпатии, отношение к палестинцам, собираюсь ли я заводить детей, что я думаю о наркотиках, о психотерапии, потом еще мои длинные рассуждения о мужчинах и женщинах...
Но ведь все это — очень важные вещи, говорю я. Это самое главное! Если все это вырезать, то никакой статьи не получится.
Да, я понимаю, — соглашается Джармуш. — Для вас это лишь материал для статьи. А для меня... Понимаете, я тогда просто не включился в беседу. Вот, например: помните, вы спросили меня про Мамета, а я стал рассказывать вам про его пьесу? Так вот, эту пьесу написал не он, а Дэвид Рейб!.. Знаете, я очень закрытый человек, и мне становится не по себе, когда я думаю о том, что все мои знакомые в Нью-Йорке прочтут эту статью. Мне просто... тяжело.
Но вы же не сможете отказаться от того, что уже рассказали в интервью другим журналистам, — обиженно заявляю я.
Да, я знаю.
Я расшифрую запись и посмотрю, что можно сделать. Я вам перезвоню.
В трубке я слышу мрачный голос Джима:
Не стоило мне вам звонить... Вообще, все это очень сбивает: стремление быть искренним, этот интерес к моей жизни. Я думал, что мы просто болтаем. Бла-бла-бла. Я рассказываю о себе, об этих дурацких фильмах. Это как-то подстегивает, кажется, что вот люди занимаются делом. Но у журналистики свои законы. В одной рецензии я прочел буквально следующее: «Джим Джармуш — любимец интеллектуалов; в этом отношении они напоминают слепого и глухую, у которых родился сын-идиот, а они на каждом углу кричат, что он вундеркинд!» И я был счастлив. У меня словно камень с души упал, когда я прочитал эту рецензию.
Что вы собираетесь делать дальше?
Не знаю. Понятия не имею. Меня, наверное, съедят живьем. Мне наплевать, что люди хотят от меня и как я должен теперь строить свою карьеру. Мне все равно. В конце концов, это меня не касается.
Вы просто хотите снимать кино.