Отождествляете ли вы себя в какой-то мере с японцами из «Таинственного поезда», которые приехали на поезде в Мемфис? Их переполняет восторг и любопытство, когда они вступают в этот в каком-то смысле священный город.
Ну да, это своего рода религиозное паломничество. Я уверен, что в этих героях есть что-то от меня, но я - не знаю, как это точно описать. У меня нет страсти к паломничеству, хотя я, конечно же, был в Грейсленде[28], а когда приехал в Японию, то отправился из Токио в Камакуру, чтобы посетить могилу кинорежиссера Одзу. Так что я совершал нечто похожее.
Эти поездки имели для вас особый духовный смысл?
Все, что тебя привлекает, становится частью твоей души, так что определенная связь здесь присутствует. То, что имеет для человека особую важность, что принесло с собой добро и свет — будь то Карл Перкинс или кто угодно,— эти вещи, наверное, имеют некое духовное значение.
Почему вы уехали из Огайо именно в Нью-Йорк?
Еще подростками мы с приятелем нашли в комнате его старшего брата книги Уильяма Берроуза, Рембо, пластинки Mothers of Invention и Капитана Бифхарта. Для нас это было настоящее открытие: «Ничего себе! Акроном этот мир не ограничивается!» Эти книги и записи очень быстро расширили наши представления о жизни. Когда нам было по четырнадцать, мы обменивались книгами Уильяма Берроуза, тайком, чтобы родители не узнали, что мы читаем «Джанки». Эти вещи открыли нам глаза. И тогда я подумал: «Нет нужды оставаться здесь на всю жизнь. Передо мной — целый мир». Я не знаю, почему я выбрал Нью-Йорк, а не Калифорнию, — так уж вышло. И я до сих пор живу в Нью-Йорке. В ближайшее время переезжать не собираюсь. Мне нравится в Нью-Йорке, он все время меняется. Я вообще люблю города, отношусь к ним как к любимым женщинам.
В городах всегда происходит столкновение различных культур: в каждом квартале свои запахи, звуки...
Да, это точно. Например, в том квартале, где я сейчас живу, можно встретить сицилийцев, доминиканцев, пуэрториканцев, евреев-хасидов, негров, белых, китайцев. В Акроне я никогда не слышал сальсы. Там ее просто не было. Там все разгорожено, все разделено. А в Нью-Йорке все предельно сконцентрировано. Меня восхищает энергия этого города.
Где снимался «Пес-призрак»?
Мне не хотелось, чтобы зрители догадались, где все это происходит. Предполагалось, что события разворачиваются в некоем городе на Восточном побережье. На самом деле большую часть фильма мы сняли в Джерси-Сити, потому что он выглядит достаточно неопределенно. Это мог бы быть Кливленд, Филадельфия, Балтимор или какой-то район Нью-Йорка, но не Бруклин и не Манхэттен. Мне нравится этот фон, потому что его невозможно локализовать.
Мне понравилось, что у всех этих итальянских мафиози есть милые особнячки на окраине, однако собираются они в довольно сомнительном клубе.
На самом деле это задняя комната в китайском ресторане. Забавно, что они собираются даже не в итальянском ресторане. Мир вокруг этих людей настолько изменился, что сами они кажутся анахронизмом.
Сейчас еще можно встретить подобные национальные клубы — они напоминают старинные мужские клубы, не правда ли?
Да, и в фильме есть одна сцена, действие которой происходит как раз в таком клубе. В конце семидесятых и в восьмидесятые годы я жил прямо напротив «Равените», это был клуб клана Гамбино. Так что я постоянно видел на улице этих персонажей — Джона Готти, Сэмми-Быка, Нила Деллакроче, еще когда он был жив, — они все тусовались в моем квартале. Однажды мы с Томом Уэйтсом столкнулись с ними при довольно странных обстоятельствах. Это длинная история. Том отдал в починку свой огромный «кадиллак», и взамен ему дали миниатюрную «хонду-сивик», которая дико его бесила, потому что Том любит большие машины. Как- то раз мы встали на Малберри-стрит, потому что нам загородили дорогу несколько больших «линкольнов», которые подъехали к клубу «Равените». Несколько молодцев разговаривали с типом, который сидел в одном из «линкольнов», а мы стояли сразу за ним. Характер у Тома вспыльчивый, он тут же стал сигналить и громко орать из окна машины (подражает рычанию Уэйтса): «Ехать-то будем? Сам не едешь — дай другим проехать!» Я ему: «Том, заткнись быстро! Не ори. Это же парни из клана Гамбино!» Том ничего не слышит, он вне себя от ярости. В конце концов один из этих парней, в тысячедолларовом костюме, медленно, очень медленно подходит к нам, наклоняется к окну и осведомляется: «Какие-то проблемы?» В ответ Том орет: «Представь себе, да! Я хочу проехать! Сколько раз уже был зеленый свет, а?» Я бормочу: «Все в порядке. Мы подождем. Не торопитесь». «Ага, не торопитесь!» — изрыгает Том. Мафиози смотрит на меня и с легкой ухмылкой говорит: «Я попрошу его пропустить вас». Он идет обратно, так же медленно, долго разговаривает с тем типом. Все это время Том сигналит как одержимый. Наконец нас пропускают, и, проезжая мимо «линкольна», Том показывает водителю средний палец. Я думаю: «Ну все, мы покойники». Это было в моем квартале; слава богу, нас не пристрелили и не покалечили. Потом я говорю Тому: «До тебя что, не дошло? Это же мафия, Том!» А он мне: «Серьезно? Что ж ты мне ничего не сказал?»
Надо смотреть фильм, закрыв глаза . Тома Борез / 2005 ( (Пер. А.Брагинского)
Опубликовано в Studio, №213, 2005, September. Печатается с разрешения автора.
Меня часто приглашали давать «уроки кино», но этот род деятельности никогда меня не привлекал. Еще будучи студентом, я понял, что нет твердых правил: их столько же, сколько режиссеров. Не вижу себя в роли человека, показывающего студентам, как надо работать, где ставить камеру... Это было бы просто смешно. В Колумбийском университете и Школе искусств (Tisch Scool of the Arts) в Нью-Йорке у меня было несколько интересных профессоров, но большинство никуда не годились. Приходилось самому делать отсев и подчас переучивать то, чему меня учили, чтобы не пойти ложным путем. Единственным, кто меня чему-то научил, был Николас Рэй. Мне посчастливилось работать с ним в качестве ассистента на «Фильме Ника», где сорежиссером был Вим Вендерс. Я наблюдал за его методами работы, манерой разговаривать с техническим персоналом. Именно тогда я понял, что научить снимать кино невозможно. Этому можно научиться, только наблюдая за работой других. Главное — найти свой путь, чтобы снимать личностные, авторские картины. Разумеется, вы научитесь многому, просматривая фильмы других режиссеров. Вы будете их анализировать, чтобы понять, как они сделаны. Почему одна сцена работает, а другая нет? Почему одним режиссерам удаются крупные планы, а другим, наоборот, общие? Возьмите, к примеру,
Бастера Китона. Он сводил к минимуму мизансценирование, используя большей частью средний и общий планы, так что его герой казался в кадре маленьким, незащищенным, одиноким. Хрупким. Это просто замечательно — уметь самим способом съемки выразить суть персонажа. Разумеется, преподаватель может помочь вам, обратить ваше внимание на тот или другой аспект профессии, но вы и без него разберетесь со временем. Куда лучше все постичь самому. Такое активное самообучение предполагает с вашей стороны полное включение, интеллектуальный, рациональный подход ко всему, что вы делаете и что делают другие.
Я стал киноманом лет в двадцать. До этого я увлекался фильмами категории «Z», фильмами ужасов. Я вырос в Акроне, в штате Огайо, а там выбор был ограниченным. Только приехав в Нью-Йорк, я понял, что в кино существует бесчисленное количество жанров, стилей, направлений. И тут-то передо мной открылся целый мир. Музыка, сценарный замысел, фотография, живопись очень интересовали меня. Вспоминаю слова Рэя: «Проявляй любопытство ко всему, наблюдай все, что делает тебя счастливым, и старайся понять, почему». Чувства художника должны быть всегда открытыми.
Желание стать режиссером пришло не сразу. Сначала мне хотелось быть писателем, потом музыкантом — я играл в рок-группе до того, как снял свой первый полнометражный фильм «Вечные каникулы». Должен признать, что хотел после него все бросить. Монтаж фильма занял столько времени и потребовал столько денег, что вызвал у меня отвращение. Тем более что мой мир был отнюдь не коммерческий. Я задавал себе вопрос: а нужно ли мне этим заниматься? Но два года спустя мне дали шанс снова снять фильм — это был «Страннее рая». Удовольствие, которое я получил, делая его, укрепило меня в мысли, что режиссура — мое призвание.