– Ты говорил, что притон располагается рядом с домом, где был бордель?
– Ага.
– То есть был раньше, а теперь его нет?
– Ага.
– А что с ним сталось?
Пёс рассмеялся:
– Ну, дом-то стоит, как стоял. А вот шлюхи все разбежались. Резко вдарились в религию, бросили ремесло и подались восвояси. Сам, наверное, знаешь, что это такое, когда шлюхи в религию вдаряются. Говорят, это всё потому, что они, когда на работе, по большей части все в Небо глядят.
Джим понятия не имел, что это такое, когда шлюхи вдаряются в религию. Все шлюхи, которых он знал, как были шлюхами, так ими и остались, за исключением тех, кто вообще бросил это занятие и крепко сел на иглу. Но он не стал развивать тему.
– И куда они все подались?
Пёс покачал головой:
– Точно не знаю. Ходили слухи, что сбежали к этой подруге, что святее, чем сам святой Боже. У неё свой экто-сектор где-то там, я не знаю. Она называет себя «сестра Эйми».
– Сестра Эйми?
– Ну, так говорят. У неё там что-то вроде небес в вариации воскресной школы.
Джим на пару секунд задумался:
– И как Док отнёсся к их массовому исходу?
Пёс нахмурился:
– Да никак. А чего Доку-то волноваться?
– А разве не он их создал, ну, шлюх?
Пёс посмотрел на Джима, как на законченного идиота:
– Нет, конечно. Док здесь почти ничего и не создал.
– То есть как – ничего? – удивился Джим.
– Ну, в смысле, он создал здания и вообще – обстановку. Но ты сам видишь, с каким «старанием» он к этому подошёл. Доктор Калигари[14] и то проявлял больше заботы о своём кабинете. Джим огляделся по сторонам. Большинство зданий так и остались незавершёнными в той или иной степени; дома лепились друг к другу под совершенно невообразимыми углами.
– Эти хреновины держатся только на честном слове и упаковочной проволоке, – продолжал пёс. – Скажу тебе откровенно, я даже писать на них боюсь – ну, когда Док не видит, – боюсь, что они просто развалятся. Удивительно, как они держатся и не падают, и Док, похоже, не собирается их укреплять.
– А люди, которые тут живут?
– Док людей не создавал.
Джим вдруг понял, что он уже не въезжает в то, что ему говорит этот четвероногий любитель виски.
– Не создавал?
– Ну, тебя же он не создавал, правильно?
Джим по-прежнему мало что понимал.
– Да, но я как-то сразу предположил…
– А вот и не надо предполагать, – перебил его пёс. – Тут у нас предположений не строят, приятель. Док категорически не одобряет, когда кто-нибудь создаёт людей как массовку для воплощения своих фантазий. Он всегда говорит: «Если не можешь привлечь к себе настоящих людей, то иди, милый, на хрен». Док считает, что людей создают только законченные психопаты или садисты.
– Тогда как они здесь оказались? В смысле – все эти люди, которые тут живут?
Пёс взглянул на него с раздражением:
– Слушай, если я тут у тебя подрядился говорящим путеводителем, тогда дай ещё выпить.
Джим приподнял бутылку. Виски в ней оставалось дюйма на полтора.
– Если я дам тебе выпить, ты прикончишь бутылку. Ты, блядь, половину пролил.
– Ну и прикончу, какие проблемы? Встанешь, перейдёшь через улицу и возьмёшь в баре ещё бутылку.
– Проблема такая: я не уверен, что смогу встать и перейти через улицу.
Пёс выразительно поглядел на него:
– Все ты сможешь. Просто ломает тебя вставать.
Джим подумал, что этот пёс уже начал его напрягать.
– А чего бы тебе самому не сходить за бутылкой? У тебя, блядь, четыре ноги. Тебе легче.
Похоже, что и пёс тоже начал потихонечку напрягаться на Джима. Теперь его голос звучал обиженно:
– А того, блядь, что неудобно нести бутылку, когда у тебя только ноги и нету рук.
Джиму совсем не понравилось, что на него рычит какой-то пёс-алкоголик.
– Может, тогда тебе стоит подумать насчёт бочонка на шее, ну, с коньяком, как у этих… как их… сенбернаров.
Пёс сердито оскалился:
– Да пошёл ты, блядь, в жопу. А я тоже пойду куда-нибудь – туда, где народ хоть и пьяный, но всё-таки не хамит.
Джим подумал, что сейчас пёс его укусит. И что тогда делать? Драться с ним, что ли? Но пёс просто пошёл себе восвояси. Джиму вдруг стало стыдно. Может быть, он и вправду вёл себя по-хамски? Он окликнул пса:
– Эй, погоди. Можешь допить, что есть.
Пёс обернулся и посмотрел на него с холодным собачьим презрением:
– Сам, блядь, допивай. У меня есть друзья, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Сделав это двусмысленное заявление, пёс развернулся и направился в сторону бара.
Джим проводил его взглядом. Пёс зашёл внутрь. Джим был почти уверен, что через пару минут пёс вернётся и приведёт с собой целую свору говорящих собак и они просто разорвут его на куски – такое собачье возмездие за обиду, нанесённую их сородичу. Хотя Джим ни разу такого не видел и даже не слышал истории «из первых рук», по загробному миру ходили слухи, что если тебя разорвут собаки, или разнесёт на куски при взрыве, или твоё квазитело будет расчленено как-то иначе, тогда ты, как говорится, попал, причём попал крупно. Средоточие твоего существа – та составляющая твоей личности, которую некоторые называют душой, – почти гарантированно вернётся в Спираль.
Но это ещё полбеды. А беда в том, что остальные твои части попробуют соединиться, причём результат чаще всего получается в рамках от нелепого до ужасного. Мало того: не исключён и такой вариант, что этот самый «нелепый ужас» потом ещё станет тебя искать.
И найдёт.
Джим с трудом поднялся на ноги – опасность надо встречать стоя. Но прошло время, и никакие разъярённые псы, алчущие мщения, так и не появились. Джим уселся обратно и снова предался блаженному безделью. Долгоиграющий Роберт Мур начал новую песню. Джим расслабился, закрыл глаза и погрузился в волну чистого звука.
И тут над ухом у Джима раздался ещё один посторонний голос. Кто-то ещё пришёл, чтобы нарушить его уединение. Джим открыл глаза, поднял голову и увидел дородного мужика в ярком дашики – красном с зелёным и золотым – и с причёской в стиле «афро». Мужик улыбался во все тридцать два зуба, сверкая инкрустациями из драгоценных камней, по сравнению с которыми одинокий бриллиант Долгоиграющего Роберта Мура смотрелся просто жалко.
– Я Саладин.
Джим кивнул.
– Саладин?
– Ага.
Джим с трудом оторвал взгляд от сверкающих каменьев во рту растаманского султана и протянул руку:
– Очень рад познакомиться.
Саладин не стал важничать и просто пожал протянутую руку.
– А ты Джим Моррисон, да?
Джим напряг ноги, готовый в любую секунду вскочить и броситься наутёк или в драку – смотря по обстоятельствам.
– Ну, вроде как был с утра.
– Я тебя видел однажды.
Джим малость расслабился. Похоже, он не должен этому Саладину денег и он не сотворил ничего ужасного с его сестрой.
– Ты меня видел?
– Ага. В Окленде, в 1968-м. Ты-то, понятно, меня не видел. Ты на сцене стоял, в свете прожекторов, а я в толпе зрителей тусовался, косяки продавал помаленьку.
– Надеюсь, тебе понравилось, как мы пели.
– Я подумал, что ты совершенно отвязанный распиздяй.
Джим решил, что это комплимент. Драки вроде бы не намечалось. Бежать тоже вроде не надо. Он приподнял бутылку:
– Спасибо. Я бы предложил тебе выпить, но тут почти ничего не осталось.
Саладин покачал головой:
– Мне пока хватит. Тем более у меня тут своя эвтаназия. – Он достал из складок своего дашики толстый косяк размером с хорошую сигару и кивком указал на крыльцо. – Не возражаешь, если я тут присяду? Я ведь тебе не мешаю? Не нарушаю границы личного пространства и всё такое?
Джим сделал приглашающий жест:
– Садись, приятель. Мне много места не надо.
Саладин тяжело осел на крыльцо.
– Я смотрю, этот придурок Эвклид раскрутил тебя на дармовую выпивку.
Джим озадаченно нахмурился. Похоже, он что-то упустил.
– Эвклид?
– Ну пёс, с которым ты тут болтал.
– Это Эвклид?
– Так он себя называет.
14
Аллюзия на фильм «Кабинет доктора Калигари» режиссёра Роберта Вине, снятый в 1919 году. Шедевр немого кино, самый первый и самый яркий образчик немецкого киноэкспрессионизма. Фильм, прежде всего, знаменит оригинальностью изобразительной формы, преобладанием причудливого живописного начала над реальной натурой. Интерьеры, улицы, стены домов и даже деревья – всё это создано для фильма художником, специально нарисовано в угловатой, изломанной экспрессионистской манере. В роли коварного доктора Калигари снялся Вернер Краус, а роль подвластного ему сомнамбулы-убийцы сыграл культовый актёр немого кино Конрад Фейдт.