Итак, сбежав из школы Бриско, следующей моей остановкой стал дом миссис Мэгвуд, добросердечной пожилой дамы, живущей на углу 24–й и Олив–Стрит в Центральном районе. Мне нравилось жить у миссис Мэгвуд, но не только потому что она была доброй женщиной, главное, её дом был не в нескольких милях от отцовского, как дом Доминиксов, а всего в восьми кварталах от той крысиной норы, в которой отец с Бастером поселились в Ист–Террас.
После работы отец каждый день запирал весь свой садовый инвентарь в специальном сарае, чтобы никто не мог его украсть из кузова грузовика. Задней стеной дом примыкал к бензохранилищу и всюду пахло прелой травой. Поначалу трудно было привыкнуть к этой вони, но мне и не такое приходилось нюхать и после нескольких уикендов я уже ничего не чувствовал. К тому же мы с Бастером мало сидели дома.
Поскольку брат стал заниматься музыкой гораздо позже своих сверстников, ему было труднее влиться в местный музыкальный мир и найти какую–нибудь группу, которая захотела бы взять его к себе. Впервые я увидел брата, играющего вместе с другими, когда мы однажды, в воскресный полдень, пришли к одному старику–негру домой. Он наладил микрофон и поставил на стол небольшой портативный магнитофон и они вместе сыграли несколько вещей из репертуара Muddy Waters'a. Кончив играть, мы все втроём, сидя в гостиной этого старика, прослушали только что сделанную запись. Я не знал зачем она ему понадобилась, но по старику видно было, что он остался доволен проделанной работой. Это была самая первая запись из когда–либо сделанных моим братом и, взглянув на его лицо, я мог сказать, что он был счастлив как никогда.
Бастер пересёкся с этим стариком ещё раз, когда он его позвал в одну нору под названием Красный Петушок в Рентоне, штат Вашингтон, крошечное помещение с очагом посередине, дающим тепло в зиму. Только к вечеру мы добрались до Эмайр–Вей, теперь её переименовали в улицу Мартина Лютера, и Бастер присоединился к группе старика и они сыграли небольшой джем–сейшн. Его гитара оказалась на высоте в этой норе, потому что никто там не играл с усилителем. Все музыканты старше его по возрасту были в восторге от его игры и уже тогда увидели в нём талант. Они джемовали, добавляя соул, он же внёс в игру энергию мустангов гитары старых времён. Хотя он скоро отошёл от общих принципов, говоря геометрическим языком, по касательной, они все считали его своим. Манера игры старшего поколения музыкантов увлекала его и он многое перенял у них, но самому подойти и заговорить с ними он не решался. Он никогда не напрашивался поиграть с ними.
Однажды пополудни по поручению миссис Мэгвуд я пошёл в огород и набрал горчичных листьев, она попросила меня отнести их своей приятельнице миссис Пенниман, чей дом был всего в двух кварталах. Когда я туда добрался, то увидел перед домом чёрный блестящий лимузин. Я шёл мимо, разглядывая его окна, замешкался и столкнулся нос к носу, ни больше, ни меньше, как с её племянником, Ричардом Пенниманом, известной рок–звездой, которого все знали как Литл–Ричарда. Узнать его было трудно, на нём была белая майка и бандана. Но ошибки не было, однажды я его уже видел и запомнил лицо. У меня взорвался мозг. Мы с Бастером не раз видели Литл–Ричарда по телевизору и мы балдели под его музыку. Мы носились по квартире, вопя The Girl Can't Help It, но особенно нашу любимую — Люсиль. Вместе с Элвисом он был нашим идолом. И вот, оказывается, миссис Пенниман — тётя Литл–Ричарда!
Не теряя времени, я вскакиваю на велосипед и несусь что есть мочи домой. Бастер сидел склонившись над своей гитарой и я, ворвавшись в дом, как вихрь, понёсся к нему, вопя:
— Литл–Ричард у тётушкиного дома!
Не дав ему опомниться и переспросить меня, я выволок его из дома и сунул ему в руки велосипед. Запыхавшись, мы подъехали к дому миссис Пенниман. Я знал, что Бастер обрадуется, увидев так, прямо перед собой, живую рок–звезду, гения рок–н–ролла. Широко раскрытыми глазами мы с Бастером уставились на Литл–Ричарда, вышагивающего по кухне миссис Пенниман и готовящего себе жаренные окорочка и салат из горчичных листьев, которые я принёс ранее. Мы уже собрались уходить, но он остановил нас и подписал нам свои фото.
Позже, в тот же день мы нарядились в наши костюмы, в которых мы обычно по воскресеньям ходили в церковь, и отправились в баптистскую церковь Доброй Воли, что на углу 14–й и Спринг—Стрит, увидеть обращение Литл–Ричарда к прихожанам. Прибыв на место, мы обнаружили, что вся церковь уже заполнена и нашли свободное место только в заднем углу. Каждый хотел поймать взгляд рок–звезды. Главная мысль, которую хотел донести до прихожан Литл–Ричард, это то, что он сыт по горло ролью рок–н–ролльной звезды и собирается стать проповедником. Вся церковь ловила каждое его слово, а он гарцевал по кафедре, отчаянно жестикулируя и восхваляя всесильную власть Бога.
— Молитесь, молитесь! — выкрикивал Литл–Ричард, приближаясь к концу своей проповеди и вознося руки высоко над головой. — Амен, мои братья и сёстры!
Люди вскочили со своих мест и, запрудив проход меж скамьями, вздымали свои руки к небу, крича:
— Амен! Хвала Господу!
Следующим вечером мы с Бастером снова были в церкви. Два вечера подряд Литл–Ричард провёл службу при большом стечении народа. Созерцание гения рок–н–ролла произвело на моего брата сильное впечатление и снарядило его к дальнейшему путешествию в мир музыки. Он и так уже собирался сколотить группу из ребят и играть по соседству, а встреча с Литл–Ричардом только более усилила его желание выразить себя в музыке. И однажды вечером мой брат переиграл со всеми, кто жил рядом, независимо от того умели они играть или только учились.
Парни из других групп считали брата сильным гитаристом, но он произвёл на них ещё большее впечатление этим вечером. Вскоре они начали звать его поиграть с ними или порепетировать. После того, как отец повесил на него заботу обо мне по уикендам, я стал, ходить за ним как привязанный. Иногда мы вышагивали мили до того места, где они выступали.
К этому времени у Бастера накрепко засела одна идея: электрическая гитара. Его бренчание на акустической гитаре выглядело нелепо среди других инструментов, использующих усилители. Время от времени один из парней давал усилитель ему на несколько минут поиграть, но потом ему снова приходилось возвращаться к своей обшарпанной акустической гитаре. Несколько недель мы копили деньги и потом отправились в музыкальный магазин, посмотреть, что мы сможем купить на эту сумму. Продавец предложил нам уценённый звукосниматель, но брату предстояло самому установить его на гитаре. Бастер не думал, что есть что–то, что он не сможет сделать, что касалось его гитары. Так что мы вернулись обратно в магазин и домой уже шли со своим собственным звукоснимателем в руках.
Поиск новых возможностей гитары стал его личным научным исследованием, и когда Бастер принёс звукосниматель домой, заставить все эти вещи работать оказалось не так просто, как он сначала думал. Дрели у нас не было и ему пришлось делать отверстия шилом, поэтому дырки оказались слишком большие для винтов, и их, в свою очередь, пришлось обмотать изолентой, чтобы они надёжно держали звукосниматель. Расстояние до струн оказалось слишком маленьким и они стали за него задевать, когда брат начинал играть. Гитара стала похожа на детище Франкенштейна. Но самое удивительное, что всё работало. Теперь, когда, наконец, звукосниматель был установлен, возникла новая проблема — гитару некуда было подключить. Не было никаких мыслей, как заработать столько денег, чтобы хватило на усилитель. Такие вещи стоили больших денег, а Бастер еле–еле набрал, чтобы купить звукосниматель.