Так и произошло, спустя неделю мы вернулись в магазин и продавец, смахнув пыль, протянул гитару Бастеру, добавив в придачу к ней, комплект струн. С того момента как тот парень из магазина передал гитару Бастеру, брат всю следующую неделю, буквально, сросся с ней. Когда мы возвращались домой из магазина, он был готов бежать перед грузовиком, чтобы быстрее добраться домой. На гитаре струны были натянуты под правую руку, но как только мы вошли в дом и минуты не прошло, как брат их переставил под левую. Той ночью он так и заснул с гитарой на груди, а когда проснулся на следующее утро продолжил прямо с того места, на котором застал его сон, как если бы сон был мгновением, короткой паузой между аккордами песни, которую он играл. Что касается отца, то он не мог извлечь из своего саксофона ни одной ноты. Было очевидно, что музыкальные способности перешли к брату по материнской линии. Когда мы побежали к школьному автобусу, он перекинул ремень через плечо и взял её с собой в школу. Он никогда уже не расставался с ней и даже по дому ходил, не выпуская её из рук. Поэтому вдохновение всегда заставало его готовым к творчеству.
Духи всегда интересовали нас с Бастером. Для нас слово "вдохновение" всегда означало "вместе с духами". Вот, к примеру, ничего, и вдруг, духи обращают на нас внимание и мы срываемся, бежим, прыгаем, сочиняем или рисуем. Эти импульсы мгновенно задают нам направление и точку старта, и ведут нас к, как бы само собой образующимся, чему–то, что исходит из глубины нашей души. Последнее, что хотел бы Бастер, это то, что если на него падёт вдохновение, а её рядом не окажется, его блестящей, цвета шампанского, электрической подруги, готовой в любой момент перевести на музыкальный язык их послание. Именно поэтому он таскал её за собой и день и ночь. Он уже не выражал их послания своими зарисовками бесконечных сражений или спортивных игр. Его гитара стала искусным инструментом в руках хозяина. Он чувствовал, что ему нужно быть готовым в любой момент воспринять потоки сигналов, поступающие в его голову, потому что никакого расписания они не придерживаются. Духи по природе своей сродни с ветром и появляются так же быстро как и исчезают. Даже Бог сравнивает ветер с духами. Они на 100% реальны, только вот плоти у них нет. Брату не нужно было сочинять, музыка просто проникала в его пальцы, ничто другое так не захватывало его, как прикосновение к музыке, ощущение её и обнимание её, как если бы она была телесна. Он полностью концентрировался и привлекал всю свою духовную энергию, когда был уверен, что может произвести нечто экстраординарное. Поэтому, когда приходило ощущение, он знал наверняка, что и как ему делать — хватать гитару, сидящую всегда рядом с ним.
Я всегда чувствовал, что музыка, чистые ноты и звуки были частью моей ДНК. И видя всё время рядом с собой счастливого Бастера, играющего на своей гитаре, я спросил отца, не может ли он и мне купить гитару. Он посмотрел на меня, как если бы я был сумасшедшим.
— Где ты оставил свои мозги? — спросил он, дико вращая глазами. — У нас в семье уже есть один дурак с гитарой и я не позволю другому сойти с ума из–за этой дьявольской штуки.
Бывало мы с Бастером сидим на автобусной остановке, он, склонившись над своей гитарой, я — рядом, а наши друзья, проезжая мимо, зовут его с собой.
— Ну же, Бастер! Поедем кататься, школа подождёт!
Но брат даже не замечает их. Взгляд остановился, и мне даже не понять, видит ли он вообще струны или нет. Когда его пальцы перебирают струны, это означает только одно, его с нами нет. Что только ребята не делали, чтобы вырвать его из музыкального транса, кому нравится, если на тебя не обращают внимания, но никакие их уловки не могли отвлечь его. Для него в такие моменты мир наш не существовал.
Начиная с этого времени, он уже не рисовал сражения, не носился по футбольному полю с ребятами, не завоёвывал бейсбольных наград. Он оставил все свои прежние увлечения ради одного, одного единственного, к которому стремился всю свою жизнь. Гитара позволила ему выразить все те эмоции, которые он прятал глубоко внутри, и чувства, которыми он ни с кем никогда не делился. Она дала ему способ выпустить из себя гнев, который скапливался в нём долгие годы.
В самом начале 10 класса, в сентябре 1959 года, Бастеру пришлось сменить школу Вашингтона на школу Гарфельда. Но школа его уже интересовала меньше. Не прошло и месяца, он стал играть с соседскими парнями, среди которых был его близкие друзья, Пернелл, тоже играющий на гитаре, и Лютер Рэбб, саксофонист. Они назвали себя Velvetones, и были группой с непостоянным составом, что называется рэгтэг–бэндом. Но они стали постоянно выступать в клубе Birdland на углу Мэдисон и 22–й авеню, а иногда, по пятницам, играли в клубе Йеслер–Террас–Филд–Хаус в Йеслер–застройке. Мне особенно нравились их репетиции по уикендам, их мамочки угощали меня жареными крылышками с кукурузой и я наслаждался, пока ребята репетировали внизу в цокольном этаже.
Когда я возвращался домой по уикендам, то меня встречало возмущённое ворчание отца по поводу вечного отсутствия брата. Он по–прежнему думал, что его увлечение гитарой проходящее, хотя на это не было и намёка. Постоянные репетиции и выступления действовали ему на нервы. Он проклинал тот день, когда отвёз нас в музыкальный магазин Майера и купил эту электрическую гитару. Всё время видя, как Бастер что–то играет дома, да ещё записывает, вызывало в нём бурю раздражения. В этом заключалось свойство его расщеплённой души. То он сам дарит Бастеру гитару, то он тут же приходит в ярость от его игры. Он ждал от него реальной помощи по уикендам в ландшафтной работе и в газете Сиэтловский Информатор, которую разносить была обязанностью Бастера.
— Ты должен работать руками, парень! — с раздражением повторял ему тысячный раз отец.
Как–то отец пришёл домой раньше обычного и Бастер, вскочив с дивана, хотел показать отцу, что они с ребятами сочинили в этот день. Но не успел Бастер сыграть и двух нот, как отец взорвался.
— Что я тебе говорил, парень? — угрюмо сказал отец. — Я не хочу видеть в доме гитариста, играющего левой рукой! Это печать дьявола!
Отец набрал грудью воздух и со всего размаха влепил при всех Бастеру громкую затрещину. Остальные члены группы тут же, схватив свои вещи, выскочили из дома.
У Бастера была подружка, которую звали Бетти Джин Морган, их всегда и везде видели вместе. Она тоже училась в школе Гарфилда и осталась на всю жизнь в его сердце. Я увязывался за Бастером, когда он направлялся к её дому на 29–ю и Йеслера, о котором он позже сочинил блюз Red House, кстати сказать, дом был на самом деле не в красный выкрашен, а в коричневый цвет. И пока они там с Бетти–Джин болтали о том, о сём, её мать угощала меня и жареными крылышками, и картошечкой, и соками. Ко всем этим угощениям у Бетти–Джин была прехорошенькая младшая сестрёнка Мэтти—Би, которой я и увлёкся. Не прошло и пары недель, как мы с ней сошлись. Так, всё свободное время по уикендам мы с братом стали проводить в их доме.
Однажды гастролирующие музыканты увидели в клубе игру Бастера и предложили присоединиться к их группе. Они пообещали ему хорошие деньги и бесплатное гитарное оборудование, если он согласится. Так, семнадцати лет, брат стал играть с группой Rocking Kings, которая целиком состояла из старшеклассников из нашей части города. Выступали они в широких чёрных брюках и белых рубашках с чёрными галстуками. Но отличительной чертой были их красные пиджаки. У Бастера всё это было, кроме пиджака, на который денег у него не было, и когда отец предложил ему 5 долларов за полный рабочий уикенд, Бастеру выбора не оставалось. Так, неожиданно отец ещё раз помог брату и Бастер, отправившись в магазин одежды Вильсона в тот воскресный вечер, вернулся домой именно в таком пиджаке, и как раз вовремя, так как все уже ждали его в клубе.
У брата по–прежнему не было комбика, но к счастью у кого–то из группы был запасной динамик и он на время дал его Бастеру. Динамик он подсоединил к усилителю так, чтобы на него шёл звук с гитары. Бастер сконструировал специальный ящик, куда и вставил динамик, и теперь у него был свой собственный комбик. В те дни это было необходимо, так как в клубах не было никакого собственного оборудования и группам приходилось обходиться своими силами, чтобы добиться хорошего звучания. И если бы у Бастера не оказалось приличного усилителя, он бы выпал из ансамбля, как бы хорошо он ни играл.