— Хочу сделать тебе подарок, я привёз тебе гитару, — сказал он, подходя к кровати. Отложив в сторону новенький белоснежный Стратокастер, он положил на кровать потёртый чёрный футляр и открыл его. Внутри лежал солнечноликий золотистый Фендер–Стратокастер. Но восторг мой был подточен, сердце моё было приковано к белоснежному стоящему в углу Стратокастеру.
— Спасибо, Бастер. Но, гм… а как на счёт того, белого? — сказал я с улыбкой.
Джими рассмеялся.
— Ни в коем случае. Ты же даже не знаешь, как на нём играть, дружище. Тебе лучше учиться на этом, и начинай уже завтра. Это настоящий отличный Фендер 1964 года.
Только Джими собрал свои вещи, как один из его менеджеров, звали этого парня Майк Джеффри, нарисовался в дверях. Майк был соменеджером Час Чандлеру и контролировал все действия моего брата. В своих чёрных очках, с гладковыбритым лицом, в наглаженном костюме, с короткими зачёсанными волосами он выглядел переодетым полицейским. Он определённо был отставным агентом, держался холодно и отстранённо. Он отказывался говорить со мной или кем–либо из членов нашей семьи, если он и говорил с кем–то, то это был только Джими. Всего несколько раз он посмотрел в мою сторону, и произвёл на меня впечатление бесцеремонного дельца. У него явно не было желания размениваться на любезности с кем–либо из нашей семьи. Майк с самого начала старался отстранить меня от брата. У меня даже возникло чувство, что Майк был вообще против гастролей в Сиэтл, думаю, он боялся влияния нашей семьи и считал нас помехой на пути к достижению цели. Он, привычно сообщил Джими, что пара идти, но Джими был дома и видно было, что он хотел провести свободное время со своей семьёй. Похоже, впервые кто–то перечил Майку.
— Ладно, но сейчас нам необходимо проверить звук, так что садись в лимузин и поехали, а за Леоном и всей твоей семьёй я пришлю другой лимузин позже и они без опозданий приедут на шоу, — сказал Майк Джими.
— О чём ты говоришь? — спросил его брат. — Что плохого, если Леон поедет с нами?
— Знаешь, Джими, нам по дороге нужно обсудить кое–какие подробности.
— Майк, это мы всегда успеем. Ну, же Леон, пошли. Мы едем на место.
Я впрыгнул на заднее сиденье, где уже сидел Джими, так что у нас было достаточно времени пообщаться. Отцу с остальными не было интереса ехать на стадион так рано, они договорились, что за ними пришлют лимузин, который привезёт их к самому началу, тогда мы их и встретим там.
Техники ещё готовили сцену, когда мы приехали в Сентер–Арена, но народ уже толпился в артистических, где стояли столы с сандвичами, напитками и алкоголем. Хотя я никогда не видел, чтобы Джими фиксировался на выпивке, у него всегда за кулисами хранилась бутылка Джонни—Вокера-Рэда. Он тут же познакомил меня со своими музыкантами, басистом Ноэлом Реддингом и Мич Мичеллом, барабанщиком. У них был такой сильный английский акцент, что я почти ничего не понимал, что они говорят. Они показались мне клёвыми кошаками, особенно Ноэл, с самого начала он отличался от остальных, он единственный, с кем я зацепился языками. И Мич, и техники были как воду в рот набравши и не проявили ни малейшего интереса ко мне. Ноэл и Мич были совсем не похожи ни на Джими, ни на его старых друзей и смотрели на меня с недоумением, когда я спрашивал их, где мне найти моего брата, Бастера. Они ничего не знали про парня по имени Бастер. Но для всех нас он по–прежнему оставался Бастером, тогда как вокруг звали его только Джими. И я стал тоже звать его Джими. Находясь среди техников и всех тех, кого он привёз с собой, я не хотел никого смущать, слишком утомительно было рассказывать всем, почему я его зову Бастером. Да и просто Джими, много проще.
Брат всё время находился за кулисами, брал поочерёдно одну за другой гитары, строил их, ставил на место. Обычно он прижимал гитару к голове, чтобы лучше уловить вибрацию. Это мне напомнило как в детстве он склонялся над нашей старой медной кроватью с натянутыми на ней резиновыми жгутами и проволокой от растянутых пружин.
Я всё время находился рядом с братом, пока его не позвали на сцену проверить звук. Я слонялся туда–сюда, пока они настраивали барабаны, казалось, этому не будет конца. Каждый раз, как только они устанавливали баланс, что–то менялось и они начинали всё снова. Пятьдесят, а может сто, техников, как муравьи сновали мимо меня. Какие–то парни отмечали на сцене места микрофонных стоек и устанавливали свет. Всё это отняло много, очень много времени, как очередь в субботу вечером в клуб the Black and Tan. Но вот Джими подключился, сыграл несколько аккордов. И удовлетворённо махнул головой.
Около 4 часов мы все снова залезли в лимузин и вернулись домой, где Джун приготовила цыплят с жареным рисом для всех нас. Мы особо временем не располагали и спустились вниз, покурить травки, пока за нами в 8 не прислали лимузин. Как только мы вернулись на стадион и зашли за кулисы, Джими отвёл меня в сторону и осторожно, чтобы никто не видел, вынул из внутреннего кармана несколько таблеток LSD.
— Вот, сохрани это до конца выступления для меня. Не сейчас. Подожди, примем их вместе.
— Конечно, Бастер, без проблем.
Возможно, это и не лучшее решение, но я солгал о том, чтобы подождать конца выступления. Возбуждение и предвкушение концерта перед полным стадионом было слишком для меня и я не сдержался. Как только я почувствовал их в своей ладони, мой внутренний голос сказал мне, дикая скачка только в самом начале. До этого я ни разу не пробовал LSD, поэтому всё, что со мной начало твориться я прочувствовал до мельчайших подробностей. Моё путешествие началось тихо и спокойно, но через полчаса я превратился в тяжелогружёный товарный поезд. Только я собрался налить себе выпить и немного собраться с мыслями, как за кулисами нарисовался отец.
Заметив меня, он сердито посмотрел на меня и сказал, словно ужалил:
— Леон, что ты здесь делаешь? Ты должен быть там, со всеми.
— Я с Бастером, отец. Мы здесь вместе.
— Что значит, "мы здесь вместе"? Он здесь по дела, а ты можешь только помешать ему!
— Нет, меня сам Бастер попросил обождать его здесь. А ты иди и присоединись к остальным. А здесь останусь я, это как раз то место, где я всегда хотел быть.
Джими был на сцене, я тоже был на сцене, только сзади, за аппаратурой, и смотрел, как он играет. Может быть, впервые в жизни, я был точно в том месте, где всегда хотел побывать. Могу поклясться, в этот вечер брат играл самую мощную и самую прекрасную музыку. Последний раз я был на его концерте, когда он играл популярные мелодии с Rocking Kings и Thomas and the Toncats. То, что он сочинил к этому разу, было несравнимо ни с чем. С уверенностью очевидца, могу заявить, что вы многое потеряли, если не побывали на его концерте. Я стоял сбоку и видел, как мой брат вводил толпу в неистовство. Играя, он не стоял на месте, то совершая какой–то медленный индейский или птичий танец, то нападая на свою гитару — играя зубами, за спиной, то оседлав её, или подняв высоко над головой. Может более чем кто другой из присутствующих, я знал, что Джими готовился всю свою жизнь предстать так перед переполненной аудиторией вопящих поклонников. И как всегда, с помощью звуков, извлекаемых из гитары, он выражал свои глубоко запрятанные эмоции, излучая свет своей индивидуальности. Никто, вдумайтесь в это слово, никто не сможет сыграть так, как играл Джими.
Я стоял и рассматривал лица, устремлённые на него. Пустыми глазницами они смотрели на своего идола. В первом ряду — дочери Джун, Марша, Линда и Донна держали плакат: "Добро пожаловать домой, Джими, твои сёстры." Толпа старалась понять, как же он так играет на гитаре и всматривались с изумлением, когда он погружался в свои длительные импровизации. Его музыку нельзя отнести к джазу. И рок–н–роллом её назвать нельзя. И это не чёртов ритм–и–блюз или незамысловатый старый соул. Джими смешивал жанры, облекая их в совершенную форму. Вы их распознаете, только вырвав из его песни по маленькому кусочку.