— Ну, вы же знаете, мы встречались с ней в Англии, в суде, — сказал Чалпин, как если бы весь внешний мир представлял для него сплошные судебные тяжбы.
Я уже была в курсе дела Экспириенс–Хендрикс/Чалпин-РРХ Enterprises, прогремевшего в Англии в прошлом году и выдвинутого против него обвинения, что он нарушил договор 1973 года, заключённый с Лео Брантоном, касательно издания студийных записей тех лет, когда Джими играл в группе у Куртиса Найта в середине 60–х. "Семейная компания" вырвала, хотя и частично, победу в английском Верховном суде и Чалпин был сражён решением судьи, обязывающим его заплатить львиную долю судебных издержек, несмотря на то, что за его РРХ были признаны права на эти записи.
— Я позвонила поговорить с вами о музыке, а не о судах, — попыталась я его остановить, потому что не хотела слышать ещё одну чёртову историю, в которую втянуто творчество Джими.
— Ещё только одно скажу о Жени, — продолжал Чалпин. — Эта хитрая бестия в секунду раскусила Брантона…
Это могло показаться комплементом с его стороны, если бы Жени Хендрикс не знала (а она, может быть, и не знала), что все, кто имеют дела с Эдом Чалпиным именно этими словами отзываются и о нём — "хитрая бестия".
Затем он надолго погрузился в воспоминания, насколько "тёплые отношения" сложились тогда у него с Джими. Точь–в–точь как Эл Хендрикс, постепенно начинающий говорить о себе, как о главном вдохновителе и наставнике Джими как музыканта, Чалпин заявил, что он познакомил Джими с передовыми звукозаписывающими технологиями. Он был сама обаятельность, когда заявил мне:
— Я научил Джими накладывать звук. После того как он стал знаменит, он пришёл ко мне на студию и сделал несколько записей, он должен мне был. Он не мог быть более щедр. Мы провели вместе отличное время! Он был полон идей. Он даже нарисовал на меня шарж.
"Бедняга Джими", — думала я, слушая щебет этого престарелого пройдохи и вспоминая, сколько усилий он прилагал, чтобы оставаться самим собой среди всех этих судебных тяжб и чтобы от них не страдала его музыка.
Он всё говорил о Джими, говорил, пока, вдруг, я не прервала его и не вставила:
— Джими не мог этого сказать.
Чалпин мгновенно среагировал, его голос, вдруг, стал пронзительным, как если бы он был близок к обмороку:
— "Джими не мог этого сказать!" О чём вы говорите? Вы, что, знаете Джими Хендрикса?
— Да, — сказала я вполне хладнокровно, — и даже очень хорошо.
Чалпин проявил интерес, и я вкратце рассказала ему, как нас познакомил Лес Перрин, сказав мне, что "Джими нуждается в близком друге".
У меня сложилось впечатление, что Чалпин мог знать, кто такой Лес Перрин и что теперь он будет со мною более откровенен, после того, что убедится, что я не шпион, подосланный Уорнерами.
— Так вы одна из подружек Джими?
— Подружки появляются и исчезают, — сказала я ему. — Я же… гм… ему друг.
— Друг…, — эхом прозвучал его голос.
И тоном неподдельного чувства, Чалпин произнёс:
— Да, он всегда нуждался в таком друге.
Как ему удавалось так быстро завладевать сердцем собеседника? Он рассказал о своей жене, о своих маленьких детях, которые живут в Швейцарии, где живёт ребёнок жены от предыдущего брака. Эд Чалпин хотел снять с себя маску злодея, надетую на него Брантоном, и сказал:
— Я хочу, чтобы мои дети гордились отцом.
Он спросил моего совета, не нанять ли ему специалиста по связям с общественностью.
Он сказал, что многие считают его характер "сутяжническим" и пытался объяснить свои бесконечные тяжбы "природой бизнеса". Он начал жаловаться как дороги стали теперь услуги адвокатов. Он даже прибавил, что "одних томов только по делам Хендрикса у него набралось около восьмидесяти".
И каждый раз я ловила себя на том, что сочувствую ему и понимаю. Но когда он начинал комментировать сказанное, это мгновенно отрезвляло меня, как скрип мела по школьной доске.
Чалпин рассказал мне, что они с Джими планировали урегулировать свои претензии друг к другу в сентябре 1970 года. Я знала, что это было не так, и напомнила Чалпину, что целый перечень претензий был им предоставлен в английский Верховный суд. Я спросила его, не мог бы он подробнее рассказать мне об этом своём разговоре с Джими. От прямого ответа он уклонился и в конечном итоге признался, что не было никакого разговора на эту тему с Джими. И что прилетел он в Лондон только в пятницу 18 сентября, в тот самый день, как умер Джими.
— Я просмотрел заголовки газет, и сказал себе: "Они его убили!"