— Меня зовут Рути, — сказала она. — Я живу здесь уже миллион лет! Ну, всего девяносто один, если быть точной.
Она рассказала, что они с подругой ходили этим утром "навестить друзей на кладбище Рентон".
Так как солнце нещадно пекло, я захотела пить и импульсивно спросила Рути, не составила ли она бы мне компанию выпить чего–нибудь холодненького. И вот мы уже внутри одного из многочисленных кафе. Моя новая подруга рассказала мне, как она росла в Сиэтле и сказала, что до сих пор живёт в том доме, где родилась, совсем близко от школы Гарфельда.
Мы говорили и о горе Райнера, и о Каскадном районе, и о местной архитектуре, но меня не покидало ощущение странности этой встречи, всего за каких–то десять минут, было перечислено всё, что связано в моей памяти с моим другом Джими. Эта белая женщина, возможно даже никогда не слышала о нём, но я дала свободу малюсенькой надежде и спросила:
— Может быть, вы знали кого–нибудь по фамилии Джетер?
Она подумала и сказала:
— Конечно. Но вы слишком молоды, чтобы знать ту, о которой я сейчас подумала. Она умерла уже много лет назад. Она помогала своим подругам из церкви ухаживать за моей матерью, когда та осталась одна. Клариса было её имя. Клариса Джетер.
Вот уж чего меньше я всего ожидала, так услышать это имя. Клариса Джетер. Бабушка Джими.
— Вот так–так, — продолжила Рути, — я как раз вспоминала её, когда мы были с подругой сегодня утром в Гринвуде. Гринвуд — это кладбище. Оно тоже изменилось. Люди умирают, кладбище растёт. Мы положили цветы на могиле подруги не так далеко от, может быть, вы знаете от того самого большого, бросающегося в глаза места. Не могу представить себе, как ему там лежится под такой глыбой мрамора, внуку Кларисы Джетер? Там даже подписано "Склеп Хендриксов". Я никогда не знала его, когда он был малышом, но знаю, что он стал знаменитым музыкантом.
— Да, он был очень талантлив, — вот всё что я и смогла произнести.
— У Кларисы было много детей, я полагаю. Я жила дома, так как так и не вышла замуж, я работала секретаршей пока не ушла на пенсию. Только потому я с Кларисой разговаривала, что пару раз подвозила её домой.
Рути и я маленькими глоточками попивали свои холодные напитки.
— Мне вы кажетесь очень милой женщиной, — сказала она, — и, может быть, вам это покажется забавным, но я скажу всё–таки вам, пока вы не ушли слишком далеко отсюда. Мы с подругой решили никогда не смотреть в сторону этого дорогущего монумента, чтобы не видеть его уродства.
Она выждала паузу, наблюдая, какое впечатление произвели на меня её слова, и продолжила:
— Мать мне рассказывала, что самая младшая из дочерей Кларисы была трудным ребёнком и что она умерла очень молодой. Звали её Люсиль, и я вспоминала сегодня утром её тоже, даже несмотря на то, что никогда не видела её. С ужасными вещами, творящимися теперь на кладбище, я вспомнила, что мать мне говорила, что Кларисину дочь, Люсиль, похоронили в самом неухоженном месте кладбища, где обычно хоронят бедняков и что для неё не нашлось даже камня, чтобы написать её имя. Слишком далеко от этой причудливой громадины, из–за которой мне даже не хочется ходить туда. Слишком далеко от её любимого сыночка. Не хватило места, видно, в склепе Хендриксов. В следующий раз как мы с подругой пойдём в Рентон, мы прихватим с собой кого–нибудь из наших и сообща обязательно отыщем место упокоения Люсиль, и я принесу ей розы из моего сада в знак нашего уважения.
То, что сделано истцом сделано им в спешке и с целью помешать планам другой стороны
Леон Хендрикс и совет директоров Фонда Джеймса Маршалла Хендрикса долго заседали, планируя церемонию вручения премий Джими и празднование юбилея, намеченную на 27 ноября 2003 года. Всего за день до события Жени попыталась сделать так, чтобы этого не произошло. По словам музыкального критика Джина Стаута, написавшего статью для Пост–Интеллиджент:
"Под руководством Жени Хендрикс Экспириенс–Хендрикс контролирует наследие Хендрикса, составляющее по приблизительной оценке от 150 до 240 миллионов долларов. Это — собственно имя, изображение и музыка Джими Хендрикса.