— Я хорошо помню Хендрикса… в 66–м я видел его игру несколько раз, — вспоминает один белый продюсер. — Но я не представлял, как я смогу его продать, напечатав на моей массе. Я оценил его потенциал, как музыканта, хотя, я не видел возможности сделать из него звезду, и даже не думал о том, что он сможет писать успешные песни. Для меня он был очередным нигером, которого Бог наградил великолепной улыбкой. Я не расист. Я хочу сказать, что такое происходит и со многими белыми молодыми людьми, когда с ними заключаешь контракт. Для меня контракт означает только одно — успешную пластинку в ближайшем будущем и если Хендрикс напишет успешную песню, будьте уверены, я не лишу его прав, но я отдам её белому музыканту, чтобы сделать большие деньги.
Проиграв с Kingpins четыре месяца, Хендрикс ушёл от них. Просто это была не та ситуация, в которой он мог бы проявить себя, к тому же он всегда верил, что только вырвавшись вперёд, он сможет рассчитывать на признание, которого добивался с таким трудом.
— Я достиг точки, в которой я сдурею, если не сделаю что–то, — сказал он. — Большой риск быть другим, стараться догнать свою мечту.
Он провёл несколько выступлений со всегда обворожительным Куртисом Найтом и с Карлом Холмсом, певцом в стиле соул из группы Филадельфия. Эл Ароновиц, в то время у него была своя музыкальная колонка в газете Нью–Йорк Пост, вспоминает, как он видел игру Джимми в Гепарде в апреле 1966 года:
— Ничего подобного я не видел, — восклицает Ароновиц. — Я не мог оторвать от него глаз!
Джимми стал лучше ориентироваться на Манхаттане и пришло время перестать "глазеть в витрину" магазина Мэнни на Западной 48–й Стрит — все эти гитары манили его. Наконец, однажды, он зашёл внутрь, притворившись, что его не смущает обилие гитар. Продавцам, многие из них — прекрасные музыканты, он нравился, и нравилось его звучание и ему разрешили перепробовать многое из гитар. Поддерживаемый их одобрительными напутствиями он, выйдя от Мэнни, направился исследовать Гринич–Виллидж, расположенный в двух милях от магазина Мэнни, если идти по 6–й авеню. Именно богемский характер, а вернее, характеры Виллиджа вселили ему с новой силой надежду на преодоление барьера. Никто там не пялился на высокого худощавого бледного молодого чёрного человека с гитарой, переброшенной через плечо.
— Люди в Виллидже были со мной вежливы, — сказал он.
Сначала робко он обошёл узкие улицы, рассматривая витрины кафе с сидящими за столиками, расставленными снаружи, местными жителями, кто играл в шашки, кто читал стихи, обсуждая писателей–битников, кто просто болтал или слушал музыку folkies, так популярную здесь.
— Первым местом, где я решил присесть, — сказал мне Хендрикс, — было Кафе Ва?, Дилан играл здесь незадолго до этого. И у меня была надежда, что и мне разрешат здесь поиграть. Вот такая была моя маленькая мечта.
Вблизи его очередной наидешёвейшей гостиницы он познакомился с Майком Кваши, парнем с Тринидада, танцующим лимбо в одном из клубов на Западной 44–й Стрит — African Room. Кваши был известной фигурой среди нью–йоркских клубов.
— Майк — цветной до мозга костей, — сказал мне Хендрикс в 1969 году, — и по манере одеваться и по своей особенной манере говорить. Он был быстр и на то, чтобы дать мне взаймы и на то, есть ли мне сегодня где переночевать. Я всегда был рад, если находилась подстилка на полу или диван, чтобы упасть отдохнуть в Нью–Йорке — особенно, если это было где–нибудь поблизости от Виллиджа.
И Хендрикс добавил, понизив голос:
— Этот день настал, и я могу теперь вернуть его помощь и его доллар с лихвой.
Ещё одним "поверившим в Джимми" был саксофонист Лонни Янгблад. Хендрикс вспоминает:
— Я много нового узнал об игре на гитаре, слушая, как Лонни играет на своём тенор–саксофоне, особенно, когда он варьирует разными тональностями. Кроме того он стал мне отличным другом.
Янгблад описывает Хендрикса одним словом "вдохновлённый".
— Джимми — феномен, — сказал он. — Он обладал такой глубиной и мастерством, что оставлял далеко позади себя простых парней, вы понимаете, что я имею в виду? Глубину проникновения в ваше структурированное сознание, создающее различные образы и Джимми счастливо владел этим. Я хорошо помню один вечер, мы работали в Lighthouse, бродвейском клубе где–то среди Западных 70–х. Мне хотелось сыграть что–то особенное. Я решил сыграть Misty и очень надеялся, что у него это получится, потому что мне не хотелось ставить его в неловкое положение, так как мы до этого с ним играли в основном один ритм–и–блюз. А он произнёс только: "Начинай, дружище". И я сказал себе тогда, всё это становится интересным, и более того, могу теперь сказать, это стало интересным, потому что Джимми сыграл этот чёртов Misty! Мне пришлось поверить в невероятное — этот парень обладал такой преданностью и такой любовью к блюзу и такими возможностями, что он мог вот так, просто, взять да сыграть в любом другом жанре и создать такую неповторимую интерпретацию, что, уверен, всем, находящимся в тот вечер там, это запомнилось на всю жизнь!