Сорок минут длилось выступление, сорок минут взрывающего барабанные перепонки шквала звуков в небольшом клубном помещении. Без сомнения это было поистине мощное трио, а умение Джими привлечь к себе внимание поразило публику. Like a Rolling Stone, Everybody Needs Somebody to Love и Johnny B. Goode. Гитаристов, находящихся в публике, особенно поразило исполнение Johnny B. Goode. Уж не был ли это именно Джими Хендрикс, которого Чак Берри воспел в своих стихах? А ещё была и Wild Thing.
— Весьма круто, — вот всё, что мог произнести ошеломлённый Джон Леннон.
Однако наибольшее впечатление на всех в этот день произвела версия Джими Hey Joe. Все музыканты поняли, что в самое короткое время она станет невероятно популярной. Ноэл и Мич, уже находясь в артистической, были сильно поражены, что первым после выступления к ним зашёл сам Джон Леннон.
— Поздравляю! — сказал он.
Пол МакКартни вошёл за ним:
— Джеймс, ты нас удивил!
Джими расплылся в улыбке, внимательно впитывая каждое слово из произнесённого остальными "крутыми парнями" Часа.
Не надо говорить, что мальчики Кессел тут же познакомились с Хендриксом, как и влиятельный друг их отца с Полидора, с которым они пришли.
— Он был очень внимателен к нам, — сказал Дэн. — Все наши гитарные звёзды просто умирали, так хотели перекинуться с ним словом, а Джими нашёл время для нас и с интересом выслушал всё, о чём мы его спрашивали.
Их пути в будущем снова пересекутся, и Джими всегда будет говорить о них с теплотой.
К концу дня он светился от радости и как сам мне признался, был счастлив, как никогда.
— Джими, ты чертовски привлекателен, когда улыбаешься, — сказал ему Час, опять съезжая на горди, звонко выговаривая "р".
Никаких больше мохеровых кофт!
На свой 24–й день рождения, 27 ноября 1966 года, у него не было причин пессимистически относиться к своему будущему. Разрешение на работу в Англии было у него на руках, в Париже он себя зарекомендовал хорошо, а английские музыканты приняли его в свою семью и он начал работать над материалом своей первой долгоиграющей пластинки. Больше над ним не висело клеймо "приглашённого музыканта". За всего какие–то прошедшие два месяца жизнь его разительно изменилась.
Неделю спустя после того как Опыты ошеломили собравшееся в клубе Мешок гвоздей звёздное общество, Майк отвёз Хендрикса в Мейфеэр в контору адвоката Джона Хиллмана, творца налогового убежища Джеффери на Багамских островах, компании Ямета.
— Джеффери уже упоминал при мне и о нью–йоркских квартирах, — вспоминал Джими, — и о Роллс–Ройсах. Меня всё это сильно впечатлило. Они с Часом дали мне понять, что всё теперь принадлежит мне, ну и всей группе тоже, конечно. После того как мы отыграли в Париже, Майк, оставшийся довольным отзывами в газетах, сказал нам, что у него появилось на наш счёт несколько новых идей, а именно, что мы должны выступить в Лос–Анжелесе и более того, заснять наше выступление на плёнку. Но самое главное с чего он начал, это заключил большой американский контракт на запись пластинок.
В этот день Хиллман и Джеффери предложили Джими подписать ещё один юридический документ, по которому он выступал исключительно как исполнитель. Это означало, что Майку Джеффери будет отходить непомерно большая часть заработанных им концертными выступлениями денег — 40 %, величина невероятная по всем тогдашним стандартам шоу–бизнеса. Джеффери пояснил, что львиная доля из этих 40 % пойдёт на транспортные и прочие расходы предстоящих гастролей. Хиллман сказал Хендриксу, что эти "налоги окажутся гораздо меньшими, если деньги будут проходить через Ямету", при этом он упомянул имя сэра Гая Хендерсона.
— На Багамских островах он был очень уважаемой и известной личностью, — попытался мне объяснить его действия Хендрикс, — и Майк мне рассказал, как сэр Гай помог ему основать Ямету… Они также сказали мне, что если мне будет сопутствовать успех в Америке, то их Багамское предприятие сохранит мои деньги от чрезмерных налогов и, в конечном счёте, обеспечит мою жизнь в будущем.
Вот, что мне сказал Джими. В те первые недели существования Опытов Джими Хендрикса, он с благодарностью принимал любую идею, обращённую к нему. Слова "успех" или "гонорар", так часто произносимые Хиллманом или Джеффери делали его неимоверно счастливым.