— Saere![29] — в один голос вырвалось у французов, и они бросились с лихорадочной поспешностью разбирать пулемет, но, не проработав и минуты, один из них прижал руку к боку и, застонав, упал ничком; а в следующий миг Джимми почувствовал резкий удар в левую руку. И когда он попытался приподнять ее, чтобы поглядеть, в чем дело, то увидел, что она как-то странно повисла, а из рукава хлещет кровь!
VII
Последний оставшийся в живых француз не мог дольше этого вынести. Он рванул Джимми за правую руку и закричал:
— Venez! Venez![30] —что, по всей вероятности, было призывом бежать.
Джимми не хотел уходить, но француз что-то быстро-быстро лопотал и тянул его изо всех сил, а Джимми было так нехорошо от боли, что он покорился. По пути они заметили валявшуюся возле убитого солдата винтовку; спутник Джимми схватил ее, отстегнул у мертвого патронташ и залег позади большого камня. Тут Джимми вспомнил про свой револьвер; он вынул его и протянул французу, мотая головой и приговаривая:
— Не знаю! Стрелять не знаю! — Он, очевидно, полагал, что ломаную речь француз скорее поймет, чем если бы он сказал: «Не знаю, как из него стрелять». Но француз догадался обо всем по его знакам и показал Джимми, как надо нажимать на спусковой крючок револьвера. Затем он торопливо оторвал от рубашки Джимми рукав и, вытащив бинт из своей полевой сумки, туго забинтовал ему руку. Покончив с этим, он привстал из-за камня и, посылая бошам энергичные проклятия, принялся палить из винтовки. Расхрабрившись, Джимми выглянул тоже. Серые фигуры были теперь совсем близко: конечно, это немцы — он узнал их, вот такие же они были и на картинках. Они бежали к нему, стреляя на ходу, и Джимми, зажмурившись, выстрелил — он боялся револьвера. Убедившись, что ничего страшного не случилось, он выстрелил еще раз — теперь |уже с открытыми глазами, так как заметил здоровенного немца, бежавшего прямо на него с искаженным от ярости лицом. Намерение врага было очевидно: сейчас он бросится к Джимми и проткнет его своим острым штыком; в этот миг все пацифистские доводы вылетели из головы Джимми — он выстрелил и ощутил кровожадное торжество, когда немец упал.
Позади тоже слышалась пальба: видно, в лесу засело много французов, и врагу это наступление давалось нелегко. Новый товарищ Джимми опять схватил его за руку и увлек в чащу. Пробежав около ста ярдов, они очутились возле воронки от снаряда, в которой сидело с полдюжины французов. Джимми сделал неловкий шаг и свалился прямо к ним; французы что-то затараторили по его адресу, потом дали ему патронов, и он стал палить вместе с ними по наступающим немцам. Пуля вырвала клок волос у него на виске, от свиста шрапнели чуть не лопались барабанные перепонки, но Джимми стрелял и стрелял, не обращая ни на что внимания, предаваясь этому занятию всей душой — будь что будет, а он этих бошей должен остановить! Вместе с пятеркой французов, двое из которых были ранены, он в течение целого часа удерживал воронку. Один француз сбегал куда-то и притащил кучу патронов; он зарядил для Джимми винтовку и положил ее перед ним так, чтобы тот мог действовать одной рукой. И Джимми продолжал стрелять — полумертвый, полуслепой, полузадохшийся от порохового дыма. Проклятые боши снова бросились в атаку, и теперь все, кто был в засаде, поняли: это — конец. На них двигалось целое полчище серых фигур, а пули так и сыпались градом. Джимми решил подпустить врага настолько близко, чтобы бить без промаха; он присел на корточки, поглядывая на француза, лежавшего с простреленной грудью,— жизнь покидала бедного малого вместе с кровью, хлеставшей из раны. Но когда настал момент, Джимми поднялся во весь рост и расстрелял свои патроны. Однако не все немцы были перебиты, и они по прежнему рвались вперед.
Внезапно Джимми почувствовал смертельную усталость и полное безразличие ко всему. Он сполз на колени и вдруг увидел над краем воронки грузную фигуру немца с винтовкой наперевес. Джимми зажмурился, ожидая выстрела, но тут немец сорвался вниз и всей своей тяжестью придавил его.