— Вы ненавидите меня!
Джимми помедлил, словно ища ответа у себя в душе. потом сказал:
— Нет, теперь уже нет.
— И не надо, господи! — простонал Лейся.— Я же за все заплатил сполна!
Джимми вгляделся в него. И то верно. Лейси казался изможденным, осунувшимся от боли, которую причиняла ему рана; но это было еще не все. На лице у него появились такие морщины, каких не могли оставить несколько дней боев и даже целый год или полтора пребывания на войне. Теперешний Лейси выглядел на двадцать лет старше того высокомерного молодого аристократа, который метал громы и молнии против забастовщиков на заводе «Эмпайр».
Сейчас он испуганно и просительно заглядывал Джимми в глаза.
— Мне пришлось уехать из дому,— сказал он.— Я не мог вынести всех этих взглядов, этих усмешек за моей спиной, Я пробовал записаться добровольцем в американскую армию, но меня не взяли ни на какую работу. Тогда я поехал во Францию — здесь так нужны люди, что мне доверили носилки. И вот я здесь больше года и уже, кажется, испытал все! Два раза был ранен, но, как я ни стараюсь, смерть меня не берет. Ей нужны те, кто хочет жить, будь она проклята!
Лейси притих, будто перед ним вдруг встали призраки этих людей, которые хотели жить, но умерли на его глазах. Когда он снова заговорил, в тоне его слышалась униженная мольба:
— Я старался заплатить за свои грехи. Сейчас я прошу только об одном: пусть меня оставят в покое, пусть про меня не злословят все, кому не лень. Как по-вашему, имею я на это право?
— Обещаю вам, что от меня ни одна душа ничего не узнает,— заверил его Джимми.
— Спасибо,— сказал Лейси и после небольшой паузы добавил: — Моя фамилия теперь Петерсон, Герберт Петерсон.
II
Мимо проезжал грузовик, который и подвез их до ближайшего перевязочного пункта, только еще разворачивавшего свою деятельность: две-три палатки с красным крестом были уже готовы, остальные воздвигались; автомобили доставляли медицинский персонал и медикаменты, выгружали раненых — французов и американцев. Джимми ощущал такую слабость, что не способен был ничем сейчас интересоваться; он занял место среди раненых, которые, стараясь не роптать, терпеливо ожидали очереди: что поделаешь — война, надо бить немца, и каждый старался в меру своих сил. Джимми лег на траву, закрыл глаза, и ноздри его защекотал знакомый запах. Сначала он подумал, что это плод воображения, что вид Лейси Гренича напомнил ему ту ночь, когда они с Лиззи там, на уединенной ферме, забившись в угол, ловили звуки, раздававшиеся за дверью, и чувствовали этот запах. И сразу же до его слуха стали доноситься стоны, крики и бормотания обезумевших от боли людей. Как странно, что и теперь и тогда этот запах и эти стоны связаны с присутствием молодого хозяина завода «Эмпайр»!
Наконец, настала очередь Джимми. Его провели в палатку, но долго там с ним не возились — проверили, целы ли артерии, нет ли угрожающего кровотечения, и дали наряд в бригадный госпиталь. Затем его погрузили на машину вместе с другими «сидячими» больными, в том числе и Лейси Греничем, и отправили в долгое путешествие, отнюдь не доставившее Джимми удовольствия. В госпитале, разместившемся в многочисленных палатках, жизнь била ключом. Пришлось опять долго ждать — раненых было так много, что врачи и сестры не успевали всех обслужить.
Но вот его провели в операционную. Первое, что оп здесь увидел, был бак, наполненный отрезанными руками, ногами и. другими ненужными уже частями человеческого тела, который вытаскивали два санитара. В палатке находился хирург в окровавленном белом халате и белой маске и несколько сестер, тоже в масках. Никто из них не поздоровался с Джимми; его без всяких разговоров уложили на операционный стол, накрыли от шеи до ног белой клеенкой, выпростав только раненую руку,с которой срезали бинты. Сестра положила ему что-то на лицо и сказала:
— Дышите глубоко, пожалуйста.
Опять этот тошнотворный, омерзительный запах, теперь уже совсем невыносимый. Джимми сделал вдох, перед глазами у него все закачалось и поплыло, в голове затрещало еще хуже, чем когда он лежал за пулеметом. Дальше терпеть было невозможно — Джимми закричал и стал вырываться, но ему привязали ноги и придержали здоровую руку, так что его попытки соскочить со стола не увенчались успехом.
Он начал падать куда-то в темную бездонную пропасть — все глубже, глубже, глубже. Незнакомый голос произнес: «Ужасно тесные у них воротнички!» Эти слова приобрели в сознании Джимми какой-то чудовищный, всеподавляющий смысл — «Ужасно тесные у них воротнички!» Все разом перестало для него существовать, светоч жизни потух, остался только голос, который повторял среди вихря бушующих миров: «Ужасно тесные у них воротнички!»