Легко было поэтому Джимми соглашаться с румынским евреем, владельцем табачной лавочки, и называть себя антинационалистом. Легко ему было смеяться и аплодировать, когда Неистовый Билл спрашивал, неужели, черт побери, рабочему не все равно, получит кайзер багдадскую дорогу или не получит. И сообщение, что британская армия шаг за шагом откатывается все дальше вглубь Франции, сдерживая наступление в десять раз более сильного врага, не вызывало у него сердечного трепета. Газеты называли это «героизмом», но Джимми видел в солдатах просто несчастных олухов — стоило помахать у них перед носом флагом, и они за шиллинг продали себя своим аристократам.
В одной из социалистических газет, которую читал Джимми, каждую неделю появлялась серия забавных картинок — очередное приключение Генри Дабба. В лице этого дурачка высмеивался чересчур простодушный рабочий: бедняга Генри верил всему, что ему говорили, н в конце каждого приключения непременно получал такую затрещину, что искры так и разлетались у него из глаз по всей странице. Но особенно нелепые приключения стали случаться с дурачком Генри, когда он надел солдатскую форму. Джимми вырезал эти карикатуры и пускал их по рукам среди товарищей на заводе или раздавал соседям.
В настроениях Джимми не произошло особенной перемены и тогда, когда он прочел о германских зверствах. Во-первых, он не поверил. Все это россказни,— вроде ядовитого газа, применяемого на войне. Уж если люди готовы вонзать друг в друга штыки и бросать друг в друга бомбы, то лгать друг на друга им и подавно ничего не стоит. Правительства лгут умышленно: ведь это одно из средств заставить солдат драться лучше. Нашли кому говорить, что немцы — дикари! Сотни немцев живут бок о бок с ним! А со сколькими он знаком по местной организации!
Взять хотя бы семейство Форстеров. До чего же добрые люди! Конечно, социальное положение у них совсем не то, что у Джимми,— живут они в собственном доме, у них там всюду книги и огромная кипа нот — выше человеческого роста. На днях случилось Джимми зайти к Форстерам по какому-то партийному делу, и те пригласили его ужинать. За столом сидела худенькая маленькая женщина с усталым и очень добрым лицом. Потом — четыре взрослые дочери, славные, тихие девушки, и два сына помоложе Эмиля. На ужин подали тушеное мясо с горячим картофелем на огромном блюде и тарелку с кислой капустой, а потом какой-то чудной пудинг — Джимми никогда и не слыхал о таком. После ужина занимались музыкой; музыку они ужас как любят: будут вам играть всю ночь, если вы, конечно, станете слушать, причем старый Герман Форстер, когда играет, поднимает свое широкое чернобородое лицо и смотрит куда-то вверх, словно перед ним разверзлось небо. И вы хотите, чтобы Джим>
ми поверил, что такой человек способен поднять ребенка 'на штык или изнасиловать девушку и потом отрезать ей груди!
Или вот товарищ Мейснер, сосед Джимми, маленький, добродушный человек, вечно трещит, как сорока. Он служит мастером на стекольном заводе; у него под началом около десятка женщин — самых, можно сказать, раз-: личных наций земного шара; занимаются они упаковкой; бутылок. Слезы навертываются на голубые глаза Мейснера, когда он рассказывает, как ему приходится подгонять какую-нибудь женщину, а ведь среди них бывают больные или, там, в положении. И отдает приказания Мейснеру, американский управляющий и американский хозяин, а совсем не немец! Маленький Мейснер не может бросить работу, потому что у него целый выводок ребят и жена все время прихварывает. Что с ней такое, неизвестно, но только она перепробовала все на свете патентованные средства — они тратят на лекарства последние деньги. Иногда Лиззи заходит ее проведать, и они сидят и толкуют о болезнях и ценах на продукты. А иной раз Мейснер забежит к Джимми посидеть у их семейного очага, и, попыхивая трубками, мужчины обсуждают различные споры между «дипломатами» и сторонниками «прямого действия» в своей организации. И чтобы он, Джимми, поверил, что такие люди, как Мейснер, расстреливают у •церковных стен бельгийских старух!
IV
Но проходили недели, и доказательств того, что зверства — не выдумка, становилось все больше и больше. Пришлось Джимми отступить в своих рассуждениях на; вторую линию обороны. Что ж, может быть, так оно и есть, но в конце концов все армии одинаковы. Кто-то сказал Джимми, что некий знаменитый полководец выразился о войне так: война — это ад. Джимми ухватился за это изречение: верно! Война — это возврат к варварству, и чем хуже были вести, тем убедительней доводы Джимми. Ему казались никчемными все попытки ввести войну в какие-то рамки путем соглашений о том, что надо убивать так, а не иначе, или что таких людей можно убивать, а других нельзя.