III
Огромный зал был переполнен, в проходах между рядами началась давка, и полиция закрыла двери — разумеется, козни мирового капитализма, подумал Джимми. В зале уже начался ропот нетерпения, когда на сцене появился, наконец, председатель, а затем вышли еще несколько человек — из тех, что поважнее,— и заняли передние места. Певцы поднялись, дирижер взмахнул палочкой, грянула «Марсельеза» — французский революционный гимн, исполнявшийся немцами по-английски. Вот что значит интернационализм. И пели они так, словно, испытывая тревогу за судьбы мира, надеялись, что их услышат в Европе.
Затем поднялся председатель — товарищ доктор Сервис, крупный осанистый мужчина с седыми усами и остроконечной бородкой, в белоснежной сорочке и хорошо сшитом тонкого сукна костюме. Внушительный вид товарища Сервиса придавал организации солидность. Председатель откашлялся и сказал, что, поскольку все они собрались сегодня послушать одного из величайших ораторов Америки, он, председатель, не собирается выступать с речью. Затем он заговорил о том, что для человечества наступил тяжелый час и что оратор сам раскроет смысл надвигающихся событий,— словом, выступил с речью, причем на ту же самую тему. Такая уж слабость была у товарища Сервиса, но никто не решался указать ему на нее: уж очень у него была представительная наружность и такой отличный черный костюм, и потом он внес деньги за наем зала.
Наконец, он все же кончил и снова объявил выступление хорового кружка; квартет исполнил немецкую песню, и другую — на бис. После этого вышел товарищ Геррити, молодой энергичный руководитель местной организации социалистов, страховой агент по профессии. Перед сбором пожертвований он всегда произносил речь, пересыпая ее всякими шуточками и остротами,— Геррити умел заставить людей раскошелиться.
— Наконец-то я на трибуне! — начал он, и все заулыбались, зная наизусть все его юмористические приемы. Пока Геррити рассказывал последний анекдот, Джимми передал младшего ребенка Лиззи, положил другого на стул — головой к ней на колени — и двинулся со шляпой в руке к проходу между рядами. И как только Геррити кончил, а хоровой кружок грянул новую песню, Джимми приступил к делу. В его ведении находились передние нумерованные кресла — как раз где сидели оба городских магната. Хотя, по правде сказать, у Джимми подкашивались ноги, он с честью выполнил свой долг, втайне даже немало потешаясь, когда те бросили ему в шляпу по монете, которые пойдут на то, чтобы свергнуть их же собственную власть в Лисвилле!
IV
Сборщики сдали деньги в кассу, вернулись на свои места, члены хорового кружка сели тоже, и наступила напряженная тишина. Наконец, на сцену вышел кандидат. Какая тут поднялась буря! Люди аплодировали, неистовствовали, выкрикивали приветствия. Кандидат скромно занял свое место, но так как аплодисменты не утихали, он, естественно, принял их на свой счет, встал и поклонился. Зал, однако, не унимался, и он поклонился еще раз и еще раз. Товарищ доктор Сервис хотел было подойти к рампе и сказать, что нет, разумеется, надобности представлять собранию оратора, но аудитория, словно разгадав намерение почтенного доктора, продолжала аплодировать и затихла лишь, когда сам кандидат подошел к краю сцены и поднял руку, призывая к молчанию.
Он начал просто, без всякого ораторского вступления.
— Человечество переживает самый трагический час в своей истории,— сказал он, и голос его задрожал от волнения. Сегодня на доске бюллетеней местной газеты он прочел сообщение... никогда в жизни не был он так взволнован, он с трудом заставил себя выйти на эту сцену и начать говорить. Быть может, собравшиеся еще не слышали о том, что случилось.
Он рассказал, и ропот негодования пронесся по залу.
— Да, мы должны протестовать! — продолжал оратор.— На самых кровавых страницах истории не найти более низкого преступления! Владыки Европы обезумели в своей жажде власти — да падет возмездие человечества на их венцы и короны!
Сегодня он скажет им — и хрипловатый, натруженный голос оратора поднялся до гневного крика,— он скажет им, что, подписав смертный приговор героям-мученикам, они тем самым ускорили гибель своего собственного класса, вырвали краеугольный камень из-под здания общества! Голос оратора словно сорвал всех с мест, заключительные слова потонули в буре аплодисментов.