– Но куда же его трахнуло? – спросил, обшаривая тело Джина острым взглядом, Бастер. Он нагнулся. – Не эта же рана на руке его прикончила. А ну-ка повернем командира!
Когда ребята переворачивали его, Джин увидел, как двое «зеленых беретов» несли окровавленное тело Чака. Голова Чака запрокинулась и моталась из стороны в сторону. Лицо его было обезображено застывшей гримасой боли.
– Вот она! – сказал Бастер. – Пуля или осколок угодили прямо в позвоночник. А это верная смерть.
– Ну что ж, – сказал со вздохом Берди, вытирая глаза. – Потащили Джина…
Внутри Джина рос, распирая все его существо, немой, исступленный крик. Но губы его оставались неподвижны. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице
Его несли, и он по-прежнему не чувствовал боли, ничего не чувствовал, словно разом стал бестелесным и бесплотным. Все омертвело в нем, только мозг, охваченный паникой, лихорадочно работал.
Берди тащил его за плечи, Бастер – за ноги.
– Ну и тяжел же он! – сказал силач Бастер, обливаясь потом. – А знаешь, Берди, я вижу свое отражение в зрачках Грина.
– Это плохая примета, Бастер, – ответил Берди. – Эй, кто-нибудь, закройте Джину глаза!
Протянулась чья-то рука, чьи-то шершавые пальцы прикрыли ему веки. Теперь он видел лишь огненно-алый свет сквозь веки. Для Джина это был удар, невыносимый удар.
Что будет с ним теперь?! Лучше не думать, лучше не думать, отдохнуть от выматывающего душу страха!..
Джин начал считать шаги Берди. До ворот шестьсот ярдов. Тридцать, тридцать один, тридцать два.
Когда его внесли в ворота, кругом послышались голоса на английском и вьетнамском. Его обступили со всех сторон. Померк огненно-алый свет – кто-то заслонил собой закатное солнце. День кончался. Быть может, последний день его жизни.
Ему вдруг пришло в голову, что наверняка многих, очень многих людей на этом свете похоронили заживо, похоронили по ошибке. Мельком вспомнился жуткий рассказ Эдгара По о заживо погребенной…
– Эй, Мэт! – заглушая многоголосый говор, крикнул Берди радисту. – Срочно вызови вертолет или самолет У-10 за Джином и Чаком. А ну расступитесь, положим Джина в медпункте!
Через несколько минут Джин услышал голос Майка, сержанта-фельдшера:
– Иисусе! Какое несчастье! Положите его на носилки, вот сюда, рядом с капитаном! Вот и остались мы без командира.
Сейчас фельдшер подойдет к нему, пощупает по профессиональной привычке пульс и убедится, что он жив.
– Хороший был командир! – печально сказал фельдшер. – Не сравнить с этим Чаком. Да, перебит второй поясничный позвонок. Фу ты! Ну и измучился же я сегодня! Пойду к раненым.
Дверь захлопнулась, и стало совсем тихо. Слышалось только трудное дыхание Чака. Сквозь веки угадывалась зажженная электрическая лампочка над головой. Время остановилось.
Джин лежал неподвижно, как поверженная статуя. Он не мог даже взвыть от переполнившего его отчаяния, излить в стоне страх и душевную боль.
Тихо скрипнула дверь. Кто-то подошел к нему, дохнул в лицо перегаром виски.
– Ты прости меня, Джин! – спокойно проговорил вошедший вполголоса. – Только я возьму у тебя эти деньги. Теперь они тебе, парень, ни к чему. И эти золотые часики тоже. Все равно какой-нибудь санитар или гробовщик сопрут их у тебя. А я выпью за твою вечную память на твои же денежки. Прощай, приятель!
Джин узнал этот голос. Голос Бастера. И жгучая обида всколыхнулась в нем, обожгла сердце.
Потом вернулся Майк, долго мыл руки в тазу, тихонько насвистывая: «Я мог бы танцевать всю ночь»…
Зашел еще кто-то.
– Послушай, Майк! – Джин узнал голос Мэта. – Эти ублюдки в Баткэте говорят, что пришлют «чоппер» только утром, потому что Грин мертв, а капитан Битюк безнадежен.
– Грязные свиньи! – выругался Майк. – Это значит, что мне придется самому удалить внутренности у Грина. Иначе при этой проклятой жаре его тело станет неузнаваемым, пока они соберутся бальзамировать его. Да, это единственное и последнее, что я могу сделать для нашего покойного командира. Ведь у него в Нью-Йорке мать и сестра, которые обязательно захотят посмотреть на него в последний раз… Ты зачем сюда, Берди?
– Да вот разыскал евангелие. Хочу прочитать заупокойную для Джина.
– Хорошая идея, Берди. Валяй, пока я подготовлю инструменты. Это его берет? Да, на подкладке написано «Джин Грин». Через несколько дней его родные получат извещение: «Ваш сын Кэй-Ай-Эй»…[103]
Сидя рядом с койкой, на которой лежал Джин, Берди всхлипывал и бормотал слова заупокойной молитвы, а в голове у Джина проносился рой бессвязных воспоминаний вперемежку с подсказанными страхом мыслями. Однажды мама заперла его в темный чулан за то, что он устроил дома фейерверк: потушил свет в гостиной их бруклинского дома и стал бросать под потолок тлеющие головешки из камина… И он испугался, что о нем забудут, что за ним никто не придет, и он разревелся как девчонка… Неужели он совсем не почувствует боли, когда в живую, но онемевшую плоть вонзится хирургическая сталь?..