Крепким бодрым шагом я вошел в холл и обратился к портье.
— У вас должна быть записка на имя мистера Горпожакса. Это я.
— Йес, сэр, — ответил портье, слегка смущаясь под взглядом моих серо-коричнево-зеленых глаз.
Я давно заметил, что люди немного нервничают под моим пытливым взглядом. Должно быть, они смутно чувствуют, что, попадая в поле моего зрения, становятся героями романа, пусть даже эпизодическими.
— Йес, сэр, — сказал портье. — Вам оставил записку один из участников традиционной встречи альпинистов, покорителей вершин Навилатронгкумари. Очень приятный джентльмен, сэр.
Он передал мне фирменную карточку отеля, на которой твердой рукой моего друга было начертано:
«Дорогой Гривадий. Жду вас в ресторане на крыше. Настроение приподнятое. Вздымайтесь!
Б. С.».
В скоростном лифте японской фирмы «Мицукоси», возникшей в результате слияния австрийской «Брудль» и финской «Армастонг», что было вызвано временными трудностями банкирского дома «Застенкерс и сыновья», президент которого Захар Ю. Финк содержит конюшню скаковых лошадей на Сейшелах, я мигом поднялся на крышу.
В ресторане я увидел множество людей, которые почли бы за честь, если бы я присоединился к их компании. Среди них были: писатель-мультимиллионер Кингсли Эмис; «золотой король Макао», он же член Политического консультативного совета КНР почетный доктор Лобо; прожигающий последние «грэнды» бывший египетский король Фарук; веточкой вербы изогнулась здесь манекенщица Твигги; глыбой антрацита возвышался бывший чемпион мира Сонни Листон, но отнюдь не эти люди интересовали меня сейчас.
Навстречу мне поднялся светловолосый голубоглазый молодой англичанин в строгом костюме с галстуком колледжа Сент-Энтони и со значком клуба покорителей вершины Навилатронгкумари. Это был мой друг сэр Бэзил Сноумен.
— Вы абсолютно точны, Гривадий, — улыбнувшись, сказал он.
— Точность — вежливость литераторов, — ответил я, крепко пожав его руку.
— Вам уже можно пить? — спросил сэр Бэзил.
— В пределах человеческих возможностей, — ответил я.
Мы заказали «лангуст а-ля паризьен», барбизонский салат и рейнского.
Сэр Бэзил внимательно посмотрел мне в глаза и заметил в них небольшую грустинку. Со свойственным ему тактом он похлопал меня по плечу
— Ну что ж, Гривадий, ничего не поделаешь, дело идет к финалу, — мягко проговорил он.
— Довольны ли вы развитием сюжета, Бэз? — спросил я его без обиняков. Сэр Бэзил усмехнулся.
— В конечном счете все произошло по законам внутренней логики… Сделано главное — обезврежена такая крупная гадина, как Лот! Ну, а Грин…
— Да, Грин… — вздохнул я.
— Что ж, — задумчиво проговорил сэр Бэзил, — в нашем деле моральное крушение, духовный перелом бывшего врага — тоже штука немаловажная.
Мы помолчали. Бешеные огни Манхэттена плясали в огромных окнах «Сент-Риджес».
— Сознайтесь, Гривадий, вам немного жалко Грина… — заглянул мне в глаза Бэз.
— Я желал бы ему другой судьбы, — пробормотал я. — Увы, приходится ставить точку в военной тюрьме Ливенуорт.
— Точку? — переспросил сэр Бэзил. — А может быть, многоточие?
На большом серебряном блюде к нам подъехал «лангуст а-ля паризьен», приплыл в хрустальной вазе многоцветный барбизонский салат, появилось вино, и я поднял бокал рейнского («Либерфраумильх») за героев этой книги и (внимание, издатели!) не за точку, а за многоточие.
— Смирна-а!
В предгрозовом, предураганном воздухе Северной Каролины, душном и недвижном, глухими раскатами грома гремела барабанная дробь.
Замерли безукоризненно четкие ряды «зеленых беретов». Застыли офицеры на трибуне у входа в штаб. Все, начиная с генерала Джозефа У. Стилуэлла, нового командующего седьмой группой специальных войск в Форт-Брагге, и кончая новичками из группы штатских добровольцев, стоявшими в самом конце левого фланга, смотрели на одного человека.
Этот человек шагал посреди плаца с непокрытой головой, в мундире с сорванными погонами.
Он шел, высоко подняв голову. Ему не кренили плечи волны грохочущего звука.
«Драминг-аут». «Выбарабанивание».
Впереди — начальник караула в парадной форме с аксельбантами. За ним — Джин, а за Джином помощник начальника караула, тоже с аксельбантами и «кольтом» на боку. Замыкали строй двое барабанщиков. Сбруи из белой кожи, большие, тяжелые барабаны на белых ремнях.
Кругом все, как три года назад, когда и он, Джин, стоял новичком на этом плацу, впервые наблюдая церемонию «выбарабанивания». Те же казармы, тот же бетон и окна с белыми рамами. И играют здесь все в ту же игру: в солдатики с барабанами.
Каждый раз, когда Джин подходил к правофланговому команды «зеленых беретов», раздавалась команда «кругом», и все отделение поворачивало кругом, становясь к нему спиной.
Джин едва успевал взглянуть на лица некоторых из них.
И вдруг он вздрогнул. Да, это были они. Правофланговым стоял Бастер! Рядом — Майк. А за ним — все, что осталось от команды А-234! Его, Джина, команды, с которой он проходил подготовку здесь, в Форт-Брагге, воевал во Вьетнаме… А теперь все они, видно, несут здесь гарнизонную службу.
Впрочем, что это с ним? Ведь все они, кроме Берди, Бастера и Майка, давно убиты: Сонни, Мэт и все остальные…
Но Джину кажется, что все они повернулись спиной к своему бывшему товарищу и командиру, к дезертиру и арестанту Джину Грину.
Джин дорого бы отдал за возможность потолковать с этими парнями, с Бастером и Майком, объяснить им свою правду, но он видел только широкие спины и упрямые затылки под зелеными беретами. Между ними и Джином пролегла пропасть, и с каждым шагом Джин уходил все дальше от своих прежних товарищей, зная, что никогда не вернется к ним.
Ему показалось, что солнце стало палить еще нещаднее, а воздух стал нестерпимо душен.
Но он расправил плечи и еще выше поднял непокорную голову.
Разжалованный и осужденный. Отверженный Неприкасаемый.
Что ж! Теперь он и в самом деле стал «неприкасаемым».
Только не в смысле Лота, а в смысле Джина.
Член высшей касты стал человеком низшей касты.
Джин Грин — бханги.
Пот лился по лицу. В горле пересохло. Выпить бы чего-нибудь. Джин-эн-тоник. Джин и Тоня. Он стал думать об их последней встрече в Москве, когда он прочел ей Оскара Уайльда: «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»
Гремели, били барабаны, и под бой барабанов в памяти всплыли другие строки из той же «Баллады Рэдингской тюрьмы».
Ты знаешь, Джин, год в военной тюрьме Форт-Ливенуорта — это год в аду.
Но ты не слаб, Джин, ты станешь еще сильней.
Он шел под бой барабанов, не оборачиваясь, не ускоряя шага, хотя всем сердцем рвался подальше от Форт-Брагга.
Со стороны океана потемнело небо, стало черно-лиловым — ураган надвигался на Форт-Брагг.
Джин думал не о том тюремном фургоне, который ждал его, чтобы отвезти в главную военную тюрьму сухопутных сил армии США в Форт-Ливенуорте штата Канзас.
Он думал о том, что ждет его через год.
О Лоте, которого он обязательно найдет, из-под земли достанет.