В своей книге Даллес остро полемизировал с критиками ЦРУ, всячески превознося его роль в борьбе против коммунизма, за сохранение «американского образа жизни». Джин и прежде читал о выступлении члена Верховного суда Уильяма О. Дугласа, заявившего, что под покровом секретности и бесконтрольности ЦРУ из органа безопасности становится очагом национальной опасности. Друзья Джина среди детей и внуков русских эмигрантов, да и среди стопроцентных американцев, ставили свое отношение к ЦРУ в зависимость от своего отношения к Советской России: враги России славили Аллена Даллеса, а друзья России хулили его. Джин помнил, что голос последних звучал особенно возмущенно и гневно после фиаско вторжения в кубинском Заливе свиней.
На чьей же стороне правда и справедливость? Джин не мог забыть, что теперь как-никак он обязан жизнью ЦРУ. Ведь Лот не смог бы спасти его от гангстеров под Спрингдэйлом, если бы не поддержка Эс-Ди. И ему, Джину, было бы действительно трудновато выпутаться одному из этой истории, объяснить полиции, как оказался в том каменном карьере разбитый и обгорелый «форд» с тремя мертвыми «гориллами».
Уже прочитав книгу, Джин обратил внимание на посвящение, написанное чернилами на правой стороне переднего форзаца:
Достойному сопернику в войне, ставшему верным другом в годы мира, с искренним уважением
Аллен ДАЛЛЕС.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«НАДЕЖНЫЕ СТАВКИ»
Лот и Джин пробирались к своей ложе сквозь болтовню, восклицания, смех, кашель, разорванные сентенции. Единственное, что склеилось в некое целое во время этого движения, была новая идиотская хохма: «Еж женился на змее — получилось полтора ярда колючей проволоки».
Главная трибуна ипподрома Лорел, покрытая гигантским полупрозрачным козырьком, была набита битком. В этот день на ипподроме проводились ежегодные традиционные международные скачки.
День, на счастье, был свежий, легкий. Анонимный океанский ветер принес в Лорел спасительную прохладу. Маленькие крутобокие облака плыли по небу, солнце ярко освещало зеленое поле и гаревую полосу трека. На треке разноцветные жокеи разминали лошадей. Шевелящиеся вдали открытые трибуны напоминали оживший барбизонский винегрет. Реяли флаги десяти наций: Соединенных Штатов, Франции, Великобритании, Италии, Западной Германии, Ирландии, Венгрии, Японии, княжества Лихтенштейн, Советского Союза. На зеленом поле маршировала, постоянно перестраиваясь, колонна сдобных девиц-мажоретток в коротких юбочках и киверах. Играл оркестр морской пехоты.
Друзья наконец выбрались из толпы и вошли в свою ложу. Там стояло несколько кресел, одно из них было занято безупречным джентльменом с круглой аккуратной лысинкой величиной с серебряный доллар. Лысинка эта, которая легко могла быть скрыта, напротив, выставлялась джентльменом напоказ, как часть его идеального туалета. На лице джентльмена застыла эффектная ипохондрическая гримаса. Оторвавшись от бинокля, он приветствовал Лота голосом, лишенным каких-либо интонаций:
— Привет, Лот! Чертовски рад тебя видеть, старина Лот.
Подмигнув Джину, сильно ударил джентльмена по плечу и воскликнул:
— Я тоже рад тебе, старый алкоголик! Джин, познакомься с капитаном Хайли.
— Это клевета, — тем же ровным голосом сказал капитан Хайли. — Я не алкоголик и не бабник, как некоторые. Очень рад познакомиться. Бенджамен Хайли, капитан военно-воздушных сил всемогущих Соединенных Штатов, спаси их добрый бог, а также аллах и Будда. — Он встал и без улыбки пожал Джину руку, после чего сел.
Бой подал Джину и Лоту программки, принес мороженое. Уму было непостижимо, как он так быстро пробирался сквозь окружавшую ложи толпу.
— Кого считаешь, Бен? — деловито спросил Лот, раскрыв программку сразу на списке Главного приза.
— Один Рекорд, — коротко сказал Хайли. Лот засмеялся.
— Люблю твою склонность к парадоксам, Бен, но ведь здесь еще есть и Келсо — «Конь года», и Адмиральское путешествие, и кое-кто еще.
— Один Рекорд, — повторил Хайли.
— Да почему, черт возьми? — заорал Лот и отшвырнул программку.
Джин удивленно взглянул на побагровевшего от возмущения друга.
— Уже завелся? — улыбнулся он.
— Отвечаю за свои слова, — сказал Хайли. — Я видел его на майских скачках в Стокгольме. У него под хвостом ракетный двигатель.
Джин огляделся. Вокруг в ложах восседали меха, драгоценности, крокодильи шкуры, клубные галстуки, блейзеры, яхтсменские фуражки. Он сразу сообразил, что за публика их окружала: неприступные филадельфийские аристократы, члены «Мирского ордена лосей» и «Клуба львов», напыжившиеся в снобистском оцепенении «Рыцари-храмовники» и «Королевские избранные мастера», «Киванис и Ротари», члены «Клуба ракетки» и «Атлетикс-клаба», персонажи «Соушел реджистер» («Светского регистра»), в который включено только десять тысяч имен, ведущих свою родословную от легендарного «Мэйфлауэра». В этот список не включаются нувориши, разбогатевшие, скажем, на биржевых спекуляциях нашего века или конца прошлого. Только истинная элита.
Была здесь публика и попроще: члены Национальной ассоциации промышленников, высшие офицеры Пентагона, чиновники государственного департамента, голливудские артисты, продюсеры и модные писатели, гангстеры и мобстеры, не мелкота, конечно, а самые крупные фигуры, ничем внешне не отличающиеся от «белой косточки». Много было гостей «голубой крови» из Европы.
Словом, это было то, что обозначается понятием «джет сет» — избранная международная публика: завтрак в Лондоне, ленч в Париже, обед над Атлантикой, ботинки с Олд-Бонд-стрит, галстуки от Диора, сафари в Африке, уикенд в Камбодже.
Странное противоречивое чувство овладело Джином, когда он разглядывал эту блестящую публику. В общем-то его жизнь каким-то краем соприкасалась с жизнью этих людей, с ранней юности эти люди были его идеалом, он старался жить как они, подражать им, но вот сейчас он не мог удержаться от ухмылки, иронии, отдавая, впрочем, себе отчет, что эта ирония, должно быть, просто защитное чувство, ведь никогда он не сможет так уверенно притронуться к плечу Элизабет Сазерленд, как это только что сделал невысокий рыжий тип в галстуке «Атлетикс-клаба». «Что-то странное с тобой происходит, парень. Вчера подыхал в вонючей жиже под баржей, а сегодня сидишь в ложе ипподрома Лорел. Судьба начинает работать на полных оборотах. О'кэй, пусть работает».
Лот вдруг вскочил, одним махом перепрыгнул через барьер ложи и побежал навстречу высокому седому господину, деловито идущему по нижней галерее. Джин увидел, что они дружески поздоровались и остановились полуобнявшись.
— С кем это разговаривает Лот? — спросил он.
— Это Джордж Уайднер, председатель жокейского клуба, — ответил Хайли. — Самая почтенная личность в лошажьем мире. В этом году его Джайпур взял наконец приз Бельмонда, оторвал старику полторы сотни «грэндов». Должен вам сказать, Джин, что все были рады, даже самые черные жуки, ведь Джордж выставляет лошадей с 1918 года и ни разу не был первым.
Вернувшись, Лот сказал озадачено:
— Представьте себе, Джордж тоже считает только Рекорда. Он видел его в Челтонхэме, Стокгольме и даже в Москве. Правда, он и Келсо не сбрасывает со счетов.
— Чья это лошадь? — спросил Джин.
— «Рекорд (Советский Союз), гнедой жеребец от Весеннего Горизонта и Ботаники, победитель Международного приза в Москве (1961 г.), Золотого кубка Хенесси (1961 г.) и скачек в Стокгольме (май 1962 г.) Время в Стокгольме — 2.04.8. Жокей Анисим Проглотилин (СССР), камзол белый, рукава зеленые».
— Как видишь, Джин, Рекорд тебе сродни. В тебе должны взыграть патриотические, чувства, — ухмыльнулся Лот.
— В каком это смысле? — спросил Хайли.
— Наш Джин — представитель великой социалистической нации Евгений Гринев, — сказал Лот.
Хайли повернулся к Джину и первый раз внимательно посмотрел на него. Затем дружески подмигнул и сказал по-русски: