— О кей. Три бандита погибли, попав в смерч. Таков факт.
— Я и не ждала, что ты примешь все за истину, сказала Анна. — Я просто хочу, чтобы ты понял, что все это я говорю из предосторожности, ведь неизвестно, что находится в том кувшине. Понимаешь, я ведь не спорю. Действительно, все эти сказки про джиннов очень древние, и может, там все придумано. Сама идея джиннов может быть лишь средством выражения страха перед чем-нибудь еще болезнью или взрывом, например. Я не знаю. Лично я верю во влияние волшебства, а если ты не веришь, то прислушайся к моим словам хотя бы из чувства уважения. Люди стали неосторожны за последние две тысячи лет, они уже ни во что не верят. А ведь до сих пор арабы, живущие в пустыне. Сахара, называют смерчи по-особенному.
— Ну-ка, просвети меня.
— Они называют их джиннами или духами, как тебе больше нравится. Они верят в то, что смерчи — это злые духи, танцующие в виде ветра.
Я кивнул:
— Ладно, уговорила. Хоть это мне представляется полнейшей тарабарщиной, но раз ты относишься ко всему так серьезно, будь по-твоему. Буду, как могу, осторожен, а то и меня унесет смерч.
Анна расположилась в старом виндзорском кресле и положила коробку с бумагами на колени.
— Раз уж мы с тобой все обсудили, — сказала она, давай посмотрим все эти бумаги и выудим для себя все, что есть полезного.
— О кей! Я тогда займусь дневниками, что лежат на столе. Ты хоть приблизительно представляешь, когда этот кувшин был ввезен в Соединенные Штаты? Это бы мне помогло найти то, что нужно.
Она оторвалась от записей по древнеегипетской керамике и ответила:
— Думаю, что сорок восьмой или сорок девятый год. Ведь, когда ты был маленьким, эта амфора была здесь. Вот и прикинь, когда ты ее увидел в первый раз.
Я поднял кипу серых листов, скрепленных скоросшивателем.
— Мне только тридцать три года, — сказал я ей. — Не ожидал увидеть мемуары Элизабет Джейн Портман.
Дневник рассказывал о событиях 1954 года. Я наскоро пробежал глазами текст, но в основном записи касались объединенных вещей и не представляли ни малейшего интереса: "Собаки для прогулок; был на обеде у Билли… сегодня отличная погода… ходил на пляж… английский чайник…»
«Вряд ли этот дневник поможет нам», — подумал я.
Я отодвинул подшивка на другой конец стола, чтобы приступить к следующей, и увидел, что на столе, позади первой подшивки, лежала старая курительная пенковая трубка Макса Грейвса с обкусанным концом и остатками табака на дне. Я взял ее, повертел в руках, и тут меня словно холодной водой окатило. Лицо, которое было выгравировано на трубке, ужасная усмехающаяся рожа старого араба, которая приводила меня в детстве в восторг, была начисто стерта, как бы срезана, осталась лишь ровная поверхность. Еще несколько секунд я приходил в себя, затем позвал:
— Анна!
— Что? — Она целиком погрузилась в изучение очередного списка редкостей, привезенных из Порт-Саида.
— Анна, посмотри это, — я протянул ей трубку.
— Ну и что особенного?
— На ней спереди была гравировка — ухмыляющееся арабское лицо. Оно сейчас стерто.
Анна внимательно разглядывала трубку.
— Скорее всего это сделал Макс Грейвс. Помнишь, что нам говорила Маджори о его отношении к портретам?
— Анна, — я старался говорить спокойно, — он очень любил эту трубку. Он бы никогда этого нес сделал. А случайно отколоть гравировку невозможно.
Анна оторвалась от чтения.
— Меня удивляет…
— Что тебя удивляет?
— Но Гарри, у нас важное дело, а мы отвлекаемся на разные мелочи, хотя кто знает, может, все это и связано и кувшин, и портреты на стенах, и трубка…
Я положил трубку обратно.
— Что-то мне не верится. Скорее, тут не связь, а какая-то фобия. Нечто подобное было с одним художником. Как там его? Гойя, испанец. Его часто пугало, что рисунки превратятся в реальность. Наверное, и Макс тоже боялся того же самого.
Анна пожала плечами.
— Маджори утверждала, что он был нормален. Но тем не менее он совершил суицид, не так ли?
Я поднял со стола ворох бумаг.
— Даже более того, изрезал себе лицо. Прямо как на трубке. Как фотографии в газетах, что валяются здесь на полу. И портреты, которые висели на первом этаже. Что бы ты ни говорила, Макс не хочет, чтобы в доме было хоты одно лицо, даже его собственное.
— Попробуй найти более ранние дневники, — вернула Анна меня к действительности. — Может, чего обнаружишь.
Я разворошил беспорядочно лежащие листы и увидел под ними несколько тетрадей в коленкоровой обложке. Я принялся их тщательно осматривать, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы пролить какой-нибудь свет на то, что произошло с Максом Грейвсом, и помогло бы разгадать тайну кувшина. Анна просматривала сертификаты экспортных и судовых перевозок.