— А что он делал? — спросила девушка. — Я имею в виду, чем он — зарабатывал на жизнь?
— Кажется, нефтяными поставками с Ближнего Востока. В молодости он долгое время: жил в Аравии. Это· было еще до времен монополии. Он притащил оттуда кучу всякого азиатского хлама. Помнится, в детстве я любил играть с верблюжьими седлами. Игра называлась «Одинокий бедуин».
Девушка приподняла бровь.
— А кто играл Тонто?
— У меня Никогда не было Тонто… Я всю жизнь живу как одинокий бедуин.
— И даже не женаты?
— Ты что, смеешься? — Я и сам не заметил, как перешел на «ты». — Ты можешь себе представить, как содержать жену и детей гаданием на кофейной гуще?
Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. Вздохнув, я прикончил свой шерри.
— Послушай, — сказал я, — здесь на мысе один неплохой ресторанчик, где подают прекрасных омаров. Как насчет маленького ланча? Если ты, конечно, не объелась пирожными. — Конечно, — кивнула она. — Может, ты прочтешь мое будущее на обглоданных омаровых клешнях.
— Лучше я изучу твои ладони. А еще лучше — подошвы. Кстати, я еще не знаю твоего имени.
— Анна, — представилась она.
— Анна, а дальше?
— Просто Анна.
— Это весьма загадочно.
— Да уж вот так.
— Ну, отлично, пусть будет просто Анна, — согласился я. — Сейчас я скажу несколько слов соболезнования своей крестной, а потом пойдем. Смотри, чтобы тебя не увел какой-нибудь странный тип. Здесь их достаточно.
— Думаю, это уже случилось, — с улыбкой ответила Анна. Я оставил ее и направился сквозь толпу бесцельно болтающихся гостей. к Маджори Грейвс и ее скорбному собеседнику. Они разговаривали о плачевном состоянии кухонной утвари, И мне казалось, что окружающие с удовольствием прислушиваются к их беседе.
— Маджори, — произнес я, взяв ее за руку. — Можно сказать тебе несколько слов наедине?
— Разумеется, — ответила она. — Прошу прощения, мистер Гост.
Мистер Гocт печально поднял стакан с шерри:. — Не беспокойтесь, миссис Грейвс, все в порядке.
Маджори Грейвс выглядела какой-то рассеянной. На лице ни горя, ни печали, а только выражение задумчивости и беспокойства.
— Все в порядке? — спросил я ее. — У тебя нет никаких финансовых проблем? Я имею в виду, что…
Она качнула головой:
— Нет, с деньгами у меня все в порядке. На этот счет не стоит беспокоиться.
— Маджори, — серьезно сказал я, — дом приходит в упадок.
— Я знаю, — ответила она, глядя куда-то мимо меня. Но это неважно.
— Неважно? Это старый дом. Если за ним не присматривать, он развалится на глазах. Ему нужен ремонт: крышу подправить, починить водосточные желоба…
— Все равно он… дому конец, — спокойно сказала она.
— Конец? Не понимаю.
— Пускай развалится. Я снесу его и продам землю под строительство. Мне сказали, что я могу построить новый дом на одном акре.
— Ну что же. Это твое дело. Может, так оно и лучше. Просто я всегда думал, что ты любишь Зимний Порт. Это замечательный старый дом, Маджори. Жаль, что его не станет.
Она покачала головой:
— Он должен быть снесен.
— Почему?
— Не хотелось бы говорить об этом. Это мое личное решение, Гарри, и я уверяю тебя, что так будет лучше. А теперь мне надо поговорить с Робертом, пока он не ушел.
Я держал ее за руку. Сквозь тонкую ткань траурного наряда я чувствовал холод ее кожи. Это всегда интересно ощущать разность температур. Например, тронув ледяную ступню или горячую грудь.
— Маджори, — сказал я. — Я — твой крестный сын.
Она наконец посмотрела на меня с кротким выражением своих черных креветочных глаз.
— Гарри, — мягко проговорила она. — Я действительно не могу объяснить тебе всего.
— А зря. Ты взгляни, Маджори, на эту комнату. Куда делась мебель? Где картины?
— Это были портреты, — ответила Маджори. — Мы не могли их держать в доме..
— Не могли держать в доме портреты? Что ты имеешь в виду?
Неожиданно у нее затряслись руки. Это был не спазм печали, просто обычная нервная дрожь. Это был истерический, неописуемый страх. Так лошадь трясется от ужаса, чувствуя в соломе змею.
— Пойдем лучше отсюда, — сказал я, стараясь вести ее сквозь толпу гостей быстро и спокойно, насколько это было возможно.
С другого конца комнаты Анна помахала мне рукой и вопросительно повела бровью, заметив, что я направляюсь к выходу. Я поднял вверх руку с растопыренными пальцами, давая понять, что вернусь. через пять минут. Она пожала плечами и кивнула. Мне не хотелось оставлять ее одну в этой комнате, но в конце концов мы ведь с ней уже договорились насчет ланча, так что я был спокоен. Не уведет же ее отсюда какой-нибудь пьяница.
Мы с Маджори с удовольствием вдохнули свежего морского воздуха, немного прогулялись под ярким солнцем по заросшим лужайкам и под конец уселись отдохнуть на покореженную железную скамейку в саду. Отсюда был прекрасный вид на сверкающее море цвета лазури, вдали виднелись проплывающие большие суда и маленькие яхты. На этом все красивое, что радовало глаз, заканчивалось. И вот я вновь гляжу с тоской на дряхлый дом с готической башенкой, и на запущенный сад. Не слышно ничего, кроме шума прибоя, да флюгер поскрипывает при каждом движении. Маджори распустила свои седеющие волосы достала носовой платок и выразительно высморкалась.
— Я никогда тебя такой не видел, — сказал я. — Тебя, наверное, что-то пугает.
Она положила руки на колени и, ничего не говоря, уставилась на море.
— Я все-таки не понял насчет дома, — настаивал я. Разве Макс не хотел, чтобы ты о доме заботилась? Разве он не оставил денег?
Маджори не отвечала. Они сидела неподвижно, как будто позировала художнику.
— Ну, не знаю, — безропотно сказал я. Вытащил пачку сигарет и увидел, что она смята. Извлек сигарету, которая была в форме буквы «у», выпрямил ее и с удовольствием закурил.
А саблевидный флюгер вертелся вовсю: к-сссик, к-с-с-с-сик, к-сссссик..
Через несколько минут Маджори наконец выдавила:
— Он умер не по своей воле…
Я кивнул.
— Поэтому он ничего не оставил на содержание дома?
— О, нет, — всхлипнула она. — Он прекрасно знал, что будет с этим домом.
— Ты думаешь, Макс сам хотел, чтобы он развалился?
— Да.
— Но почему? Ведь это такой замечательный старинный дом! Макс так его любил!
Маджори судорожно вздохнула. По всему было заметно, что она очень нервничала и ей стоило изрядных усилий держать себя в руках…
— Он никогда ничего не объяснял. Он лишь рассказал мне то, что было необходимо для моей собственной безопасности.
Я засмеялся. В том, что сказала Маджори, не было ничего смешного, но я решил показать ей, как беззаботно и легко отношусь к ее словам.
— Мне кажется, это одна из маленьких шуток Макса, сказал я. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться. И еще мне кажется, что тебе сейчас нужен отдых. Все-таки ты утомилась.
— Это была не шутка, — сказала она. — И Макс не был болен.
— Ты же говорила, что он был не в себе.
— Я не имела в виду болезнь.
— Тогда что же? Ты говоришь загадками·
Маджори принялась грызть ногти. Когда заговорила вновь, ее голос звучал сухо, слова она произносил а четко, и у меня возникло ощущение, что все это правда.
— Помнишь старинную амфору?
Я кивнул:
— Конечно. Ты говоришь о той, которую Макс привез из Аравии, она разрисована голубыми цветами, лошадками и еще чем-то? Ну, конечно, помню. Когда я был ребенком, амфора была одной из моих любимых вещей.
— Видишь ли, — задумчиво сказала Маджори. — С этой амфорой происходили удивительные вещи. Макс знал, но до последнего дня молчал. Этот сосуд был… ну, каким-то странным.