Сестра не стала смеяться. Она стала внимательно рассматривать подушку.
— А почему мне ничего не приснилось? — обиженно спросила она. — Нам ведь часто снятся одинаковые сны.
— Сам удивляюсь. Но знаешь, наверно, так вышло, потому что я боюсь зубного, а ты нет.
Филиппа кивнула: что верно, то верно.
— Только это никак не объясняет сходство между твоей трещиной и трещиной на стене музея в Каире.
Они все еще продолжали обсуждать загадочную трещину, когда несколько часов спустя одолевали двадцать четыре лестничных марша, что вели в зубоврачебный кабинет Мориса Ларра на Третьей авеню. С мамой, которая, естественно, поднималась на лифте, дети вновь встретились в приемной. Она живо беседовала с доктором Ларром, причем вовсе не о зубах, а о теннисе, поскольку оба были заядлыми теннисистами.
Взглянув на близнецов поверх очков, мистер Ларр заговорщицки подмигнул.
— Мы играли в теннис на раздевание, — пояснил он. — Так она меня раздела догола. Ваша мать — профи. Да что там! Сколько женщин, которые зарабатывают на жизнь теннисом, и мечтать не могут о такой подаче! А как она шикарно выглядит на корте! Это само по себе редкость. У нас ведь на крупных турнирах не сразу и отличишь, кто играет: мужчина или женщина. Но вашу маму отличишь сразу и — навсегда. Гордитесь!
Близнецы вежливо кивнули. Они давно привыкли, что маму превозносят на все лады — то за одно, то за другое. Столь трудноопределимое понятие, как шарм или чары, им было пока неведомо, поэтому они считали, что мать наделена странной, даже таинственной властью над людьми. Всего в ней было чуть-чуть с избытком, поэтому все получалось у нее чуть лучше, чем у остальных. Парикмахерши нахваливали ее роскошные, темные, всегда блестящие волосы и уговаривали порекламировать шампунь. Модельеры восхищались ее фигурой и звали в топ-модели. Косметологи ахали при виде ее шелковистой, гладкой, упругой кожи и предлагали запустить серию косметических препаратов «От миссис Гонт». Писатели делали комплименты ее тонкому юмору и уверяли, что ей пора написать книгу. Гости уплетали приготовленные ею блюда и рекомендовали открыть ресторан. Соратники по благотворительным акциям преклонялись перед ее способностью раздобыть деньги на благое дело и советовали пойти в дипломаты. Так что ни Джон, ни Филиппа не удивились, услышав от мистера Ларра, что их мать, ко всему прочему, отлично играет в теннис.
— Мо, уймись, — засмеялась миссис Гонт. — Ты меня в краску вогнал.
Но близнецы знали, что на самом деле она нисколько не смущена. У матери не было слабостей, кроме одной: она обожала лесть. Лейла была падка на лесть, как сладкоежки — на торты и конфеты.
Мистер Ларр снова посмотрел на детей, изобразил самую дружескую улыбку и засучил рукава.
— Ну что? Кто из вас первым сядет в кресло к дяде Мо?
— Джон, — ответила миссис Гонт, как отрезала. Ее решения, словно решения судьи или полицейского, под сомнение не ставились и обжалованию не подлежали.
Джон уселся в кресло, а мистер Ларр надел резиновые перчатки, и его руки стали белыми, точно он окунул их в ведро со сливками. Затем он подошел к Джону и ногой — в мокасине с кисточками — нажал какую-то кнопочку на полу, отчего кресло или, вернее, кожаная кушетка, на которой лежал Джон, мягко поплыла вверх, и мальчик почувствовал себя подопытным кроликом на сеансе левитации у фокусника.
— Открой-ка рот пошире, — сказал мистер Ларр и включил лампу. По носу Джона разлилось тепло.
Он открыл рот.
— Еще шире, Джон. Вот так, умница… — Вооружившись зеркальцем, напоминавшим клюшку для гольфа, и крошечным, но острейшим крючком, мистер Ларр принялся осматривать рот пациента — сантиметр за сантиметром. Он наклонился совсем близко, и на Джона явственно пахнуло зубной пастой — изо рта доктора — и лосьоном от его гладкой загорелой кожи. Лосьон назывался «Пармская вода», таким же пользовался после бритья и мистер Гонт.
— Хм-хм…
Наверно, он так хмыкает тысячу раз на дню, успокоил себя Джон. Но потом доктор вдруг сказал:
— Господи, что это у нас тут завелось?
Джон вцепился в подлокотники так, что побелели пальцы.
— Господи! Что? Еще один? Ничего себе…
Подняв очки на лоб и стянув с лица марлевую маску, дантист повернулся к миссис Гонт:
— Лейла, напомни-ка, сколько ему лет?
— Двенадцать, Мо.
— Так я и думал… Уникальный случай. — Он покачал головой и широко улыбнулся. — Впервые в моей практике! В таком возрасте! Молодой человек, — обратился он к Джону. — У вас выросли зубы мудрости. В двенадцать лет! Беспрецедентный случай.