И никого. Надо полагать, опомнились, ужаснулись содеянному — и бежали.
Но что такое был их ужас по сравнению с ужасом самого Власа, не в пример безбатюшным государствам панически чтившего отца и мать! Представив на секунду возвращение родителей из Пловдива, грешный отпрыск опять впал в беспамятство и выпал из него уже в тёмном гулком переулке, ведущем прямиком к сусловскому автовокзалу.
Дальнейшее восстановить не удалось.
Наверное, купил билет до Баклужино.
Влас Чубарин замычал и, открыв глаза, вновь увидел всё ту же устрашающую табличку. Не могло быть в Баклужино таких табличек! Такие таблички могли быть только в… Страшное слово вертелось в мозгу, но Влас не решался произнести его даже про себя.
Нетвёрдым шагом он вышел из-под огромного навеса, обрешёченного с изнанки чудовищными металлическими балками на столь же чудовищных болтах, и запрокинул страдальчески сморщенное лицо. По краю козырька выстроились богатырские объёмные буквы. То самое слово, которое он не осмеливался выговорить.
ПОНЕРОПОЛЬ.
Обмяк — и торопливо заковылял в сторону кассы.
— Сусловскими принимаете? — сиплым преступным голосом осведомился он.
— Да хоть тугриками, — последовал равнодушный ответ.
— А когда следующий на Баклужино?
Юная кассирша вскинула голову и уставилась на Власа.
— Привет! — сказала она. — Ты откуда такой?
Тот внутренне напрягся, с мукой припоминая, не было ли в последнее время какого-нибудь международного конфликта. Наверное, не было, раз автобусы ходят…
— Да вот… из Суслова…
— Второгодник… — с нежностью вымолвила она. — Ты географию в школе учил вообще? Отсюда в Баклужино — только через Лыцк, а они границу ещё год назад закрыли. Это тебе обратно надо. — Постучала по клавишам, бросила взгляд на монитор. — Есть места на шестичасовой. Берёшь?
Влас поспешно сунул руку в карман — и обомлел, не обнаружив там бумажника.
— Я подумаю… — ещё более сипло выдавил он и, отойдя на пяток шагов, проверил всё, что можно было проверить. Нету.
Украден. Ясное дело, украден. В Понерополе — да чтоб не украли? Поскуливая чуть ли не вслух — от отчаяния и от головной боли, Влас шаткой поступью пустился в обратный путь, к полосатому штырю с синей эмалированной табличкой. Обогнул бетонную опору — и не поверил глазам: бумажник преспокойно лежал на асфальте, никем пока не присвоенный. Правда, в нескольких метрах от него стояли двое местных и с презрительным видом поглядывали на оброненную вещь.
Ускорив шаг, насколько это было в его силах, Влас достиг едва не утраченной собственности, но нагнулся над нею слишком резко — в голову вступило, перед глазами заклубилась мгла, так что пальцы бедолага смыкал уже на ощупь. Превозмогая дурноту, медленно выпрямился. Мгла потихоньку рассеялась, снова явив злорадные физии обоих аборигенов. Один — сухощавый, пожилой, в мятых летних брюках и рубашке навыпуск. Правая кисть у него отсутствовала — ручонка завершалась лаконичным глянцевым скруглением. Второй — помоложе, покрепче: покатый лоб, плавно переходящий в затылок, ухватистые лапы (полный комплект), тенниска набита мускулами, как мешок картошкой. Возможно, отец и сын.
Оба, не скрывая ехидства, смотрели на Власа и, казалось, что-то предвкушали.
— Это моё… — пояснил он на всякий случай.
— Твоё-твоё… — ласково покивал пожилой.
Тот, что помоложе, гнусно ухмыльнулся.
Заподозрив неладное, Влас открыл бумажник. Деньги были на месте. Пересчитывать не стал. Испытывая сильнейшую неловкость, отправил бумажник в карман, опять взглянул на странную парочку и заметил, что лица обоих помаленьку утрачивают выражение превосходства, мало того, проступает на них беспокойство, даже растерянность. Заморгали, заозирались…
— Правда, что ль, его? — спросил молодой.
Непонимающе уставились друг на друга, затем на Власа — теперь уже с обидой и злобным изумлением.
— Ну я-то ладно, а ты-то… — недоумевая, выговорил тот, что с культяпкой.
— А что я? — вскинулся молодой. — Лежит на виду! Думал: нарочно…
Внезапно тот, что с культяпкой, уставился поверх плеча Власа, морщинистое лицо исказилось.