Она не слышала, как муж осторожно принял из ее расслабившихся пальцев дымящуюся сигарету, на цыпочках прошел в кухню докурить. Там, кося глазом на дверь, он плеснул коньяка в стакан на треть, быстро, одним глотком, выпил и, осторожно всхлипнув, перевел дыхание.
Начало лета с утра до полудня душило жарой, но после обеда, словно по расписанию, с близких отрогов наползали клочковатые тревожные тучки. Внезапные порывы ветра сбрасывали с деревьев слабые листья, сухие веточки и, перемешав их с мусором тротуаров и мостовых, швыряли с силой вдоль улиц. Оглушительно хлопали рамы и двери в домах, иногда где-то с мелодичным звоном сыпались стекла… И в четыре-пять часов начинал хлестать дождь — с молнией, иногда с градом, сначала теплый, потом холодный по-осеннему.
А через два-три часа небо снова очищалось.
Нервозность погоды сказывалась не только на людях. Казалось, на нее реагируют и механизмы, и электроника. Словно по чьему-то зловредному графику выходили из строя различные устройства. По нескольку раз за смену трезвонили раздражительные звонки из сектора подготовки информации или из машинного зала: то перегорел перфоратор, то заело карточный ввод, то барахлят лентопротяжки или печать. Регулярно, с убийственной методичностью, раз в два дня сбоил процессор на одной из ЭВМ.
Своего заместителя Нина недавно отпустила в отпуск, начальник ЭВМ № 2 вторую неделю болел, и ей как начальнику отдела техобслуживания приходилось отдуваться одной. В довершение наступило совершенно жуткое время колхозов-совхозов. Со смен людей убирать было нельзя, поэтому днем на обе ЭВМ и цех перфорации вместе с ней приходилось лишь пять человек: только-только на текущую профилактику. А тут такие ЧП за ЧП…
Сегодня утром ее вызвал директор и молча протянул две докладные. Одна из отдела эксплуатации, другая от программистов.
— Так что будем делать, Нина Васильевна?
В дежурной риторике явственно проглядывала и объяснительная к завтрашнему дню, и «ковер» на пятиминутке в ближайший понедельник, и тридцать процентов от прогрессивки, и масса других, более мелких неприятностей.
Если у главного инженера можно было бы еще поспорить, как-то побрыкаться, ссылаясь на объективные причины, то с директором такие штучки не проходят. У него в кабинете полагается молчать, кивать, со всем соглашаться — и обещать. Хоть черта в ступе, хоть луну с небес, хоть колесо от троллейбуса, но обещать. И с недельку придется уходить с работы не раньше, чем он. Иначе в самом неожиданном месте и в самое неожиданное время тебя настигнет его ровный, без малейших эмоций голос: «Да-а, Нина Васильевна, смотрю я, не болеете вы за производство. Вот вчера: где Нина Васильевна?.. А нет Нины Васильевны. Дома Нина Васильевна. Чай пьет, отдыхает. А ведь у Нины Васильевны ненормируемый рабочий день. Или вы устали? Может, вам трудно? Вы скажите — поможем…»
Полный завал!.. Один выход — стиснуть зубы и перетерпеть. Даже такие неприятности когда-нибудь заканчиваются. Правда, начинаются другие, но это уже отдельная статья.
Солнце цеплялось за крыши, когда Нина вышла из проходной. Пообедать по-настоящему сегодня не удалось, почти полдня выводили из «тяжелого останова» ЭВМ № 2. Хорошо, девочки-операторы сбегали в магазин, принесли кое-чего перекусить. Голова болела, слегка давило виски, а мир вокруг казался неестественно резок и четок в деталях.
После дождя сильно парило, мелкие лужи на асфальте съеживались на глазах. Она решила немного проветриться, пройти две остановки назад, на конечную.
Час пик миновал, автобусы ходили редко, даже на конечной собралась толпа. Но неожиданно повезло: дверь открылась прямо перед ней и чуть ли не первой ее буквально внесли в салон. При этом удалось сесть — у окна, слева по движению, как она любила.
Тяжело проседая брюхом почти до мостовой, автобус петлял по узеньким боковым улочкам — улица Мира была закрыта, ее уже месяца три расширяли, — и Нина не заметила, как задремала.
Страх был везде.
Он словно просачивался снаружи сквозь закрытые окна, таился за бесчисленными занавесями и портьерами, гнездился в сумрачно-темных углах. Даже великолепные пышные розы, срезанные ей самой на рассвете, пахли тревогой и беспокойством.