Ветра не было. Падал крупными хлопьями снег. Он смерзался на ресницах, но ведра шли и шли бесконечной чередой, и нельзя было прерваться на миг, чтобы отереть лицо. Не то чтобы получше рассмотреть ту странную группу.
У ближнего факела полные ведра поднимали на подмостки, оттуда они на веревках уходили вверх, в темноту. И на веревках же возвращались, уже пустые. За подмостками угадывалась мощная, сложенная из громадных бревен стена… Не туда ли, на верх стены, подавались все новые и новые порции обжигающе-холодной, парящей светлым дымком на морозе, черной, студеной воды?..
— Есть сны, которые я бы не хотела рассказывать.
— Я некоторым образом врач, Нина Васильевна.
— Ну и что? Я говорю с вами как с врачом.
— Мне можно сказать все.
— Ах, нет, не то! Совсем не то, что вы думаете… Вы извините, Павел Филиппович, но зато я не врач. Мне просто, понимаете, очень неприятно их вспоминать. Противно до тошноты.
— Тогда ладно, оставим их пока в покое.
— Да-да!.. Может быть, когда-нибудь потом.
— Спокойнее, Нина Васильевна. Спокойнее. Рассказывайте то, что считаете возможным.
— Хорошо… Итак, есть сны непонятные. То есть они почти все непонятные, но есть такие, которые я даже для себя описать не берусь… Понимаете, весь сон — какое-то смутное ощущение. Иногда сильнее, иногда слабее. Ни действий, ни… как бы сказать… иллюстраций, что ли. Нет картинки… или образов — это точнее. Нет ничего, что бы напоминало сон. Даже мыслей нет, одно лишь смутно-понятное чувство, желание. Иногда чувство голода или жажды. Иногда страха. Иногда, извините, влечения к противоположному полу… А ведь я нередко ощущаю и вижу себя не женщиной, а мужчиной… Да, вот так, это чувство строго дифференцировано. Оно строго одно, словно кто-то искусственно выделил его из всего многообразия человеческих чувств. Или не человеческих, я не знаю. Но достаточно близко похожих на человеческие… Я вам рассказывала о лемуроподобном существе?
— Детеныш на берегу моря?
— Да, именно… Но я опять сбилась. Там другое. Там обычные, человеческие чувства в обличии не человека, а так сон как сон, с действиями, с картинками…
— Мы потом подумаем над этим, Нина Васильевна. Продолжайте, пожалуйста.
— Есть сны с продолжением. То есть в различное время я вижу сны, связанные между собой местом, действующими лицами… Вот, я уже начинаю оперировать чуть ли не драматургическими понятиями.
— Скорее, кинематографическими… Как вы отличаете эти сны от обычных? По каким признакам?
— Очень просто. Во-первых, обыкновенные сны по сравнению с этими очень плохо «сделаны».
— Сделаны?
— Н-ну, чтобы яснее… Понимаете, обыкновенные сны — это как киноленты начала века. Все прыгает, дергается, на глаза лезет что попало. Люди на ниточках, словно марионетки… И вдруг — широкий экран! Стереофильм или, по-современному, голограмма. Цвет, объем, звук, запах… Не знаю, понятно ли я говорю…
— Говорите, говорите. Будет непонятно, переспрошу.
— Так вот, те, другие сны всегда цветные и очень-очень ясные, словно и не сны вовсе. За исключением тех, где одни ощущения… Такие они — вроде бы внутри меня цветной телевизор.
— В них есть для вас что-нибудь знакомое? Какие-нибудь элементы пережитого, читанного, слышанного?
— Нет.
— Так категорично?
— Да, конечно. Ведь я, Павел Филиппович, сама много размышляла над ними. Поэтому так категорично — нет.
— Понятно.
— Я хотела разобраться сама… Вот еще такая деталь: ничего и никогда в снах я изменить не могу. Случается, что несколько раз подряд вижу один и тот же сон — вот как, например, смотришь уже виденный фильм.
В одном из них я играю в кости на каком-то восточном базаре, может, современном, может, средневековом. Я мужчина. Одежда самая простая: халат, чалма, пояс, из-за которого я достаю мешочки с деньгами — золотыми и серебряными монетами необычного вида, есть даже квадратные, даже с дырками посредине. Я проигрываюсь в пух и прах, что называется. Я сама, то есть именно я, а не он, играть не хочу, я помню, чем все кончится. Но тот, чьими глазами я вижу, входит в азарт, который я прекрасно чувствую, и, сам взвинчивая ставки, проигрывает. Над ним смеются, а он встает, спускается с помоста, на котором сидел вместе с другими игроками и любопытными, и сразу оказывается на базарной площади. Женщины в паранджах несут какие-то тюки, мужчина верхом на осле чуть не наезжает на меня. Тут ко мне подскакивает маленький, грязный, полуголый мальчишка, протягивает руку, просит что-то, видимо милостыню, а я, то есть он, изо всех сил даю ему затрещину. Мальчишка летит прямо под ноги толпе, а я оборачиваюсь, злобно грожу кулаком в сторону чайханы. А там смеются, показывают на меня, то есть на него, пальцами. Тут мне что-то перехватывает грудь, в районе сердца словно вспыхивает огонь — так становится горячо! — и сон заканчивается… Или вот еще. Я сижу у огня — небольшого, экономного костерка, окруженного аккуратно уложенными неровными камнями. Рядом со мной еще кто-то…