Отношение к авторскому праву у Пузырева — да и, будем честными, в начале века вообще — было откровенно пиратским. Мало ли что ты там где придумал: сам придумал — дай другим попользоваться. Нет, если патент взять успел — тогда, конечно, тогда можешь и в суд подать. Можешь даже его, наверное, выиграть. Ну а если не успел — сам себе злобный Буратино.
Вспыхнула злость и острое желание начистить этот сияющий пятак еще больше. Останавливало Руслана только два соображения.
Во-первых, если они сейчас побьют горшки с Пузыревым — останутся без двигателей. Нет, этот-то, что уже продан, он назад не отберет, но и на одном-то автомобиле останавливаться они не собираются.
Во-вторых же, помимо шкурного соображения… Строго говоря — Руслан к уазовскому карбюратору никакого отношения не имеет. Не он его придумал, не он его разработал, он его только купил, когда прежнему карбюратору пришла хана. Так что вспыхнувшее возмущение, надо признать, это возмущение вора, которого обокрал другой вор.
— Нечестно, Иван Петрович, — произнес Руслан, чувствуя в своем голосе отвратительные нотки обманутого лоха. Как будто его походя прижали к стене на улице, вывернули карманы, похлопали по щеке «Бывай, терпила» и пошли дальше вразвалочку. А он стоит, растерянно смотрит в удаляющуюся спину и даже не знает, что сделать, кроме как закричать срывающимся тенорком «Как вам не стыдно!».
Тьфу. Мерзко.
— Где ж нечестно-то, Руслан Аркадьевич? — а вот в голосе Пузырева явственно слышалось то самое снисходительное «Бывай, терпила» — Вы копировать не запрещали, привилегию не брали, слова честного, что копировать не буду я вам не давал, так в чем же обман…
Пузырев, судя по всему, тоже прекрасно понимал, что без его двигателей компания «Фрезе и Лазаревич инкорпорейтид» встанет колом, отчего даже не пытался притвориться оскорбленным.
— …это как если вы рублик на улице бросили, а я поднял. Так и к тому же — я же не тишком все спроворил: вон, сразу, как сделали, первый, можно сказать, екземпляр, сразу же вам принес… Все честь по чести…
Судя по безнадежному лицу Фрезе, он тоже уяснил те вилы, в которые они попали с пузыревскими двигателями. И в его душе тоже боролись два желания: врезать Пузыреву по морде и все же построить автомобили, что без Пузырева и его двигателей не получится. А больше всего Фрезе сейчас боялся, что Руслан примет решение за него — и они таки останутся морально удовлетворенными. Но без двигателей.
— Ладно, — проговорил, наконец, Руслан, уже понявший, что в данной ситуации лицо он безнадежно потерял, — забирайте мой рублик…
— Так уже забрали, — кривовато усмехнулся Пузырев, принимая сдачу оппонента. Понимал, хорь черный, что все ж таки некрасиво поступил.
— Забрали и забрали. Пойдемте посмотрим, как мы этот рублик на двигатель ставить будем…
— Руслан Аркадьевич… — тяжело вздохнул Фрезе и помассировал левую сторону груди, — Кто ж знал…
— Ничего, — пробормотал Руслан, глядя на отъезжающий от ворот мастерской экипаж Пузырева, — Ничего, Петр Иванович, я человек не злопамятный…
Просто злой. И память хорошая.
— А вот режим секретности у нас ни к черту, — повернулся Лазаревич к своему компаньону.
— Что, простите?
— Не на глаз же он конструкцию карбюратора снял. Кто-то из ваших работников либо размеры списал, либо, что вероятнее, просто снимал карбюратор и отнес его Пузыреву.
— Руслан Аркадьевич… — Фрезе бледнел на глазах так, что Руслан испугался.
— Нет-нет-нет, что вы, это вам не в обвинение и даже не в укор! Сам должен был подумать, что беречь конструкцию надо как зеницу ока. У нас такое в Америке сплошь и рядом, конкуренты на ходу подметки режут, а тут я, сами видите, расслабился. Сейчас-то уже поздно конюшню запирать, когда кони убежали, но на будущее нужно вот что…
И все равно в душе поселилось мерзкое ощущение проигрыша. И не менее мерзкое ощущение того, что ситуация выскальзывает из рук. Будь ты хоть трижды пришельцем из будущего и хоть ты наизусть знай историю — это не спасет тебя от глупых ошибок, недооценки людей и того, что эти самые люди начнут крутить свои комбинации, ломая все твои выстроенные планы.
Будущее становилось все более и более зыбким.
Глава 25
Перед Русланом лежал листок бумаги с планом того, что делать дальше.
Абсолютно чистый лист.
Не было у него в голове никаких планов.
Абсолютно.
Он покрутил в руках карандаш, толстенький, в темно-коричневой рубашке, с клеймом в виде скрещенных молоточков и надписью, свидетельствующей о том, что выпустил этот карандаш некто Иоганн Фабер, а марки этот самый карандаш… хм… «Космос». Интересно. До революции интересовались космосом? С одной стороны- Циолковский жил и работал именно до революции, с другой — надпись сделана латиницей, да и «Иоганн Фабер» как бы намекает, что карандаш импортный. А о том, чтобы за границей в начале двадцатого века интересовались космосом, Руслан не слышал. Надписи же на товаре обычно делают МОДНЫЕ: «нано…», «без ГМО» (даже на соли, в которой сложновато найти гены, чтобы их модифицировать)… В начале двадцатого века вроде бы в моде была радиация, а космос стал популярным только в пятидесятых-шестидесятых. Странная надпись…